Лишь зная варварские правила, по которым проходили гладиаторские игры, можно правильно понять болтовню лоскутника Эхиона из Петрониева «Пира Трималхиона». После того как другой гость, Ганимед, типичный пессимист, высказал все возможные жалобы на счет постоянного вздорожания, упадка нравов, забвения религии и безобразий в Риме, лоскутник нарисовал совершенно розовую картину.

 Замечательно в его откровенной болтовне для нас то, как он оценивает возможности кандидатов, борющихся за политические посты. С одной стороны, это организатор игр, желающий оттеснить соперника, а с другой — еще один, но насколько критически оценивает организованные им бои говорящий. «Пожалуйста, — сказал Эхион-лоскутник, — выражайся приличнее. «Раз — так, раз — этак», как сказал мужик, потеряв пегую свинью.

 Чего нет сегодня, то будет завтра, в том вся жизнь проходит. Ничего лучше нашей родины нельзя было бы найти, если бы люди поумней были. Но не она одна страдает в нынешнее время. Нечего привередничать: все под одним небом живем. Попади только на чужбину, так начнешь уверять, что у нас свиньи жареные разгуливают. Вот, например, угостят нас на праздниках, в течение трех дней, превосходными гладиаторскими играми; выступит не какая-нибудь труппа ланистов, а несколько настоящих вольноотпущенников. 

И Тит наш — натура широкая и горячая голова: так или этак, а ублажить сумеет; уж я знаю, потому что я в его доме принят. Половинчатости он не терпит: гладиаторам будет дано первостатейное оружие; удирать — ни-ни; сражайся посередке, чтобы всему амфитеатру было видно, средств у него хватит: 30 000 000 сестерциев досталось, как отец его номер. Если он и 400 000 выбросит, состояние его даже и не почувствует, а он увековечит свое имя. 

У него уже есть несколько парней, и женщина-эсседария, и казначей Гликона, которого накрыли, когда он забавлял свою госпожу. Увидишь, как народ разделится между ревнивцем и любезником. Ну и Гликон! Грошовый человечишко! Отдает зверям казначея. Это значит выставить себя на посмешище. Разве раб виноват? 

Делает, что ему велят. Скорей бы следовало посадить быку на рога эту ночную вазу. Но так всегда — кто не может по ослу, тот бьет по седлу. И как мог Гликон вообразить, что из Гермогенова отродья выйдет что-нибудь путное? Тот мог коршуну на лету когти постричь. От змеи не родится канат (т. е. «яблоко от яблони недалеко падает»). Гликон, один Гликон внакладе: на всю жизнь пятно на нем останется, и разве смерть его смоет! Но всякий сам себе грешен.

Да вот еще: есть у меня предчувствие, что Маммеа нам скоро пир задаст, — там-то уж и мне, и моим по два динария достанется.

 Если он сделает это, то отнимет у Норбана все народное расположение; вот увидите, что он теперь победит его на всех парусах. Да и вообще, что хорошего сделал нам Норбан? Дал гладиаторов дешевых, полудохлых, дунешь на них, и повалятся; и бестиариев видывал я получше; всадников, которых он дал убить, можно было счесть за человечков с ламповой крышки — сущие цыплята: один — увалень, другой — кривоногий, а тертиарий-то [третий дублер] — мертвец за мертвеца, с подрезанными жилами. 

Пожалуй, еще фракиец был ничего себе: дрался по правилам. Словом, всех после секли, а вся публика кричала: «Наддай!» Настоящие зайцы! Он скажет: «Я вам устроил игры», а я ему: «А мы тебе хлопаем». Посчитай и увидишь, что я тебе больше даю, чем от тебя получаю. Рука руку моет». Разочаровавшие толпу гладиаторы должны были быть счастливы, что отделались так дешево — только побоями.