Распылению рабочей силы способствовала, однако, не только невероятная роскошь, но и использование людей там, где мы сегодня применяем инструменты и машины. Так, вместо часов в доме нередко держали рабов, сообщавших хозяевам время. «Рабов используй, как члены собственного тела, каждого — со своей целью». 

Этому совету Демокрита, сформулированному греческим философом за 400 лет до Христа, римляне следовали даже слишком охотно, перекладывая на плечи рабов не только всевозможные физические работы, но даже умственные усилия. По Моммзену, «римский дом являл собой машину, в которой господину прирастали духовные силы его рабов и вольноотпущенников; господин, умевший хорошо управлять ею, работал как бы не только своим разумом, но и разумом тех, кто ему принадлежал». Так, римлянину можно было не писать самому, а использовать для этого секретарей или стенографов, не читать самому, а пользоваться услугами чтеца.

 Кроме того, имелись специальные рабы, обрабатывавшие для своих господ научные произведения и другие тексты, делавшие из них выписки, заметки, производившие предварительные и исследовательские работы всякого рода. Документально все это подтверждается лишь в отношении императорского двора, однако во многих знатных домах Рима литературным занятиям и гуманитарному образованию также уделялось огромное внимание, так что и там должны были быть такие «ученые рабы».

 Без помощи квалифицированных рабов и вольноотпущенников как мог бы, например, такой ученый, как Плиний Старший, погибший в 79 г. до н. э. при извержении Везувия, написать все свои произведения, в том числе и 37 книг «Естественной истории»? Он занимал столько должностей и нес столько различных обязанностей, полностью, кажется, заполнявших его жизнь, что огромный писательский труд был ему под силу лишь при наличии прилежных ассистентов, большей частью или полностью выполнявших многочисленные и объемные работы по подготовке материалов. Философ Сенека (4 г. до н. э. — 65 г. н. э.) также опирался на помощь «ученых-рабов», доказательством чего может служить утверждение римского ритора Квинтилиана (ок. 35-100 гг. н. э.), что Сенеку часто вводили в заблуждение собственные сотрудники, предоставлявшие неверные сведения по исследованиям, проведенным ими по его приказу.

 Достоин упоминания также и раб Цицерона Тирон, не только служивший хозяину личным секретарем, но и часто подававший ему оригинальные идеи. Стремление к максимальному удобству и нежелание делать лично что бы то ни было приносили порой довольно странные плоды. Зачем напрягать мозг для того, чтобы запоминать имена клиентов, приверженцев и знакомых, если вместо этого можно положиться на память номенклатора — раба, знающего их все назубок. По праву говорил Плиний: «Приветствуем мы друг друга, используя чужую память». Еще более комичной выглядит леность тех римлян, которые приказывали рабам напоминать им, когда они должны идти в баню или садиться за стол. По поводу таких своих сограждан Сенека насмешливо замечал, что они настолько изнежены, что не желают дать себе труд почувствовать, голодны ли они.

 Однажды одного из таких людей подняли из ванны и посадили в кресло, он же спросил своего раба: «Я уже сижу?» Столь гротескные обычаи стали объектом насмешек и для греческого сатирика Лукиана (125–180 гг. н. э.), жившего столетием позже.

 С удивлением и презрением сообщает он нам, что впереди иных благородных римских граждан по улице шествовали рабы, предупреждавшие господина о неровностях на дороге или же ином самом незначительном препятствии на пути. «По их приказу с ними обращаются, словно со слепыми, а рабы напоминают им, что они идут» — так бичует их Лукиан. Всякий приблизившийся к такому римлянину должен был удовольствоваться его молчаливым взглядом и приветствием одного из рабов, сопровождавших господина. Если уж на плечи рабов можно было возложить все жизненные тяготы и невзгоды, то почему не сделать их ходячими энциклопедиями, с тем чтобы пополнить недостаток собственной образованности знаниями рабов? Как рассказывает Сенека, к этой странной идее пришел Кальвий Сабин, богач, с которым был знаком философ. Богатый поместьями, но небогатый знаниями, с хорошим слухом, но плохой памятью денежный мешок желал прослыть еще и интеллектуалом. «И вот какое средство он придумал: купив за большие деньги рабов, одного он заставил заучить Гомера, второго — Гесиода, еще девятерых распределил он по одному на каждого лирика. Чему удивляться, если они дорого обошлись ему? Ведь таких рабов не найти, их готовили для него на заказ. Собрав у себя эту челядь, стал он донимать гостей за столом. В изножье у него стояли слуги, у которых он спрашивал те стихи, что хотел прочесть, — и все-таки запинался на полуслове. Сателлий Квадрат, прихлебатель богатых глупцов, который перед ними пресмыкался и (ведь без того невозможно!) над ними насмехался, посоветовал ему поставить грамматиков сборщиками упавших объедков. А когда Сабин сказал, что каждый раб обошелся ему в сто тысяч, Квадрат отвечал: «Столько же книжных ларей ты мог бы купить дешевле!» Но тот все же упорно считал, что знания каждого из его домочадцев — это его знания. Тот же Сателлий стал подзадоривать Сабина, человека больного, изможденного и хилого, заняться борьбой. А когда тот ответил: «Как же я смогу? Я и так еле жив!» — он сказал: «Во имя богов, не смей так говорить. Разве ты не видишь, сколько у тебя здоровенных рабов?» Роскошь рабства включала в себя и использование рабов, служивших исключительно для демонстрации богатства и выставлявшихся хозяином на больших трапезах. Их молодость и прекрасное телосложение вызывали, конечно, всеобщее восхищение и создавали благоприятное мнение об их владельце. Их разделяли по группам, которые не должны были отличаться друг от друга ни цветом кожи, ни расой, ни возрастом, ни пухом на подбородке, ни вьющимися или прямыми волосами, ни чем-либо иным. На них должны были отдыхать глаза гостей. Они не только обслуживали, но и развлекали возлежащих за богатыми трапезами римлян. Прекрасных мальчиков, «цвет Малой Азии», обходившихся хозяину в целое состояние — в 100, а то и в 200 тысяч сестерциев, охотнее всего использовали в качестве виночерпиев, ибо гости любили вытирать руки об их кудрявые головы. Женщины ценили наивный, невинный лепет маленьких детей, голыми игравших вокруг них. Большой спрос был на мальчиков из Александрии. Так как жители этого города славились своими находчивостью и остроумием, то эти качества специально развивали у александрийских мальчиков и разрешали им осыпать двусмысленными остротами не только хозяина дома, но и его гостей. Когда во II в. н. э. мода на «литературно-музыкальные» застолья прошла, для развлечения и увеселения гостей и хозяев стали использовать рабов иного рода: в знатных домах держали теперь дураков и шутов, карликов и великанов, идиотов и уродов. Однако императору Августу такие странные развлечения удовлетворения не приносили, и он, как сообщает Плутарх, предпочитал мальчиков: «Для отдохновения души он предпочитал ловить рыбу или играть в кубики, шарит или орешки в обществе любивших поболтать мальчиков-рабов приятной наружности, которых привозили для него из всех стран, но в первую очередь из Сирии и Мавритании. Император радовался, глядя на них. Ибо карликов, горбунов и различных уродов он не любил, видя в них насмешку природы и недоброе предзнаменование». В другом месте Плутарх, рассказывая о всякого рода курьезах, сообщает читателю, что в Риме имелся рынок «чудес природы», на котором продавались «безыкрые, короткорукие, трехглазые и остроголовые» люди. Что касается карликов, то частью их производили искусственно, с помощью специальных приспособлений задерживая рост детей. До наших дней дошло множество бронзовых фигурок карликов, отличающихся самыми разнообразными уродствами, — еще одно свидетельство того, насколько распространено было это извращенное развлечение.