Они считались отбросами общества, как бы прокаженными, наряду с некоторыми категориями преступников и людьми низменных профессий.

 Закон, поставивший их в столь позорное положение, превращал гладиаторов в объект народного увеселения на арене без права на личную жизнь. Гладиатор не мог быть свободен, даже если он не был принужден к этому занятию в качестве раба, военнопленного или уголовного преступника, осужденного к такому наказанию, а являлся вольнонаемным добровольцем. Не имевший достоинства не мог быть достойно похоронен. 

Исключения допускались, лишь если того настойчиво требовали близкие убитого гладиатора, хозяин, собратья по оружию, друзья либо поклонники его таланта, подкрепляя свои устремления соответствующими денежными суммами.

 Многочисленные надгробные надписи показывают, что подобные случаи все же не были редкостью, раскрывая, однако, мотивы тех, кто столь усердно пекся о погребении. Так, иные владельцы гладиаторов устраивали монументальное захоронение для всех жертв только что окончившихся игр, считая, что тем самым демонстрируют свою щедрость.

 Некий Константин из Тергеста (Триест) сообщает на памятнике именно такого типа, что воздвиг его в благодарность за полученное разрешение на проведение гладиаторских игр. Очевидно, это производило впечатление на гладиаторов, так же как и щедрый жест Нерона, повелевшего украсить носилки погибших бойцов янтарем. 

Относительно своего будущего гладиатор не питал обманчивых надежд. Переживший все бои и получивший в знак освобождения деревянный меч гладиатор мог, подобно немногим другим счастливцам, посвятить себя частной жизни. 

Иной раз и случай играл в этом немалую роль. Послушаем Светония: Клавдий дал «одному колесничному гладиатору почетную отставку по просьбе его четверых сыновей и под шумное одобрение всех зрителей, а потом тут же вывесил объявление, указывая народу, как хорошо иметь детей, если даже гладиатор, как можно видеть, находит в них защитников и заступников». Но чаще всего гладиаторы становились жертвами кровавой резни на арене еще в молодые годы.

 «Пал после пяти боев, 22 лет от роду, на шестом году супружества» — такова одна из типичных надгробных надписей. Но по приказу гордеца пал ты, о мирмиллон, С одним мечом, в руках зажатым. И ретиарием с трезубцем ты был знатным.

 Покинул, бросил ты меня, и мой удел теперь — И нищета, и страх — так оплакивает молодая женщина в одном папирусе смерть своего возлюбленного, гладиатора. Подобным же образом звучат и надписи, выбитые по просьбе гладиаторских вдов на памятниках их мужей. Интересно, что часто они писались так, как если бы заговорил сам умерший. 

В них и теперь слышится и смертная тоска, и мечта о посмертной славе: «От ран погиб я, не от противников мечей»; «Любимый всеми»; «Меня не противник, а судьба победила»; «Полинейк прикончил вероломного Пиннаса и тем отомстил за меня»; «Никто не страдал из-за меня, а вот теперь страдаю я»; «Многих противников я пощадил».