Если бы кроме этих ценнейших качеств Вариний обладал еще более развитым умом, более широким и глубоким образованием, то у него было бы все необходимое, чтобы стать консулом, полководцем, триумфатором. 

Но Публий Вариний не обладал большим умом, и за двадцать восемь лет боевой службы мог добиться только звания претора, да и то из уважения, которое вызывали его непоколебимое спокойствие и мужество при всех испытаниях, превосходное знание дисциплины, распорядка и других сторон военного дела. Таков был человек, выступивший из Рима в восемнадцатый день перед июльскими календами (14 июня) 680 года и направившийся по Аппиевой дороге во главе шести тысяч легионеров, тысячи велитов, шестисот пращников и трехсот конников. 

В общем у него было около восьми тысяч воинов, молодых, сильных, отлично вооруженных. Квестором у Публия Вариния был Кней Фурий, человек тридцати пяти лет, мужественный, умный и прекрасно знавший военное дело, но погрязший в кутежах и дебошах Быстрым маршем Публий Вариний в три дня дошел до Гаэты и здесь расположился лагерем Он призвал к себе Павла Эрдения Тибуртина, префекта конницы и приказал ему быстро пробраться за Капую, собрать гам точные, подробные сведения о месте расположения восставших, об их числе, вооружении, а если удастся, то и об их планах. Молодой Тибуртин выполнил данное ему поручение с благоразумием и осмотрительностью и побывал не только в Капуе, но и в Кумах, Байях, Путеслах, Геркулануме и Неаполе и даже в Помпее и Ателле; всюду он собирал сведения о неприятеле как у римских властей, так и у городских жителей и пастухов, и через четыре дня вернулся в лагерь Вариния. 

Он донес претору, что число бунтовщиков доходит уже до десяти тысяч, что они вооружены и обучены римскому строю, что лагерь их находится близ Нолы, откуда они делают набеги по окрестностям и откуда, по-видимому, не намерены уходить; по тщательности их лагерных укреплений видно, что они, не двигаясь, будут ожидать наступления римлян. Получив эти сведения, Вариний долго обдумывал, как ему лучше всего поступить.

В конце концов он решил разделить свои силы и, наступая по двум, почти параллельным, дорогам против лагеря гладиаторов, напасть на них одновременно с двух сторон; этим тактическим маневром он рассчитывал добиться окончательной и полной победы. 

Он поручил квестору Кнею Фурию начальство над четырьмя когортами легионеров, тремястами велитов, двумястами пращников, сотней конников и приказал ему двинуться по Аппиевой дороге, а затем свернуть на Домициеву, которая шла вдоль морского берега, к Суррентуму; дойдя до Байев, — Фурий должен был задержаться здесь на семь дней, а затем двинуться в Ателлу и ждать там дальнейших распоряжений Вариния. 

Вариний же решил, что за то время, пока Фурий совершит этот переход, он сам подымится по реке Лирису до Интерамны и перейдет на Латинскую дорогу; у Алифы он оставит консульскую Латинскую дорогу и, перейдя на преторскую, которая обходит Кавдинские ущелья и ведет к Кавдиуму, выйдет в тыл гладиаторам. Здесь он, укрываясь, задержится на день; затем прикажет своему квестору двинуться из Ателлы и атаковать мятежников; гладиаторы, увидя свое численное превосходство над легионерами Фурия, выйду г ему навстречу всеми своими силами; тогда он нападет на врага с тыла и разобьет его на голову. Таков был план военных действий, выработанный претором Публием Варинием, план сам по себе вовсе не плохой. Но успех его был возможен лишь в том случае, если бы гладиаторы, не двигаясь, дожидались римлян у Нолы, — обстоятельство, в котором Вариний, считавший Спартака не человеком, а чем-то вроде нечистого животного, нисколько не сомневался. Фракиец же, как только узнал, что претор выступил против него, что он уже в Гаэте, немедленно двинулся по Домициевой дороге в Литернум, куда и прибыл в два быстрых и очень утомительных перехода. Квестор Кней Фурий, продвигаясь вперед по той же Домициевой дороге, узнал от своих разведчиков, что Спартак со всеми своими силами, придя неожиданно в Литернум, находится от него немного дальше, чем на расстоянии однодневного перехода. Если бы Кней Фурий был простым солдатом, то вышел бы один на один против гладиаторов, но как военачальник, подучивший определенные приказания, он не считал себя вправе вступить в бой с превосходящими силами неприятеля, победа над которым была очень мало вероятна. Отступление ему казалось трусостью, не оправдываемой даже соображением осторожности, так как, если бы он бежал по направлению к Лациуму, Спартак мог легко его нагнать и разбить на голову. Поэтому он решил оставить консульскую дорогу, взять влево, подняться до Калерума, оттуда в несколько часов добраться до Капуи. 

Там его две тысячи восемьсот солдат, соединившись с усиленным гарнизоном этого города, могли оказать мощное сопротивление гладиаторам. Если бы Спартак двинулся в Лациум, то Кней Фурий успел бы снестись с Варинием, соединиться с ним, ударить в тыл дерзкому мятежнику и уничтожить его. А если бы Спартак вернулся назад. Фурий успел бы исполнить полученные им приказания, вернувшись по Домициевой дороге.

 Эти мудрые соображения и еще более мудрое решение свидетельствовали об уме и способностях Фурия; так поступил бы, вероятно, и сам Помпей Великий. Поэтому Фурий велел сняться с лагеря за два часа до утренней зари и в глубокой тишине, в совершенном порядке двинулся к Каленуму. Предварительно он выслал по консульской дороге трех разведчиков, переодетых крестьянками, которые должны были на свой риск и страх дать неприятелю ложные сведения о Кнее Фурии, утверждая, что он отступил к Гаэте, то есть вернулся назад. 

Но Спартак, узнав от разведчиков, что в Трифануме расположилась лагерем часть неприятельских сил, сразу понял, какой промах сделал претор Вариний, разделив свои войска с целью захвата войск Спартака в клещи; он полностью разгадал план и маневры неприятеля и с остротой мысли, свойственной только великим умам, тотчас же сообразил, что ему надо вклиниться между обеими частями неприятельского войска и разбить последовательно, с молниеносной быстротой обе, сперва бросившись на одну, потом на другую. Одним из замечательнейших военных качеств Спартака, которое он обнаружил во время этой столь славной для него войны, была быстрота с какой он анализировал, рассчитывал, предвидел, отгадывал и с какой осуществлял принятое решение. 

Характером своего дарования во многом похожий на Наполеона, Спартак, перенесший в свое войско военный порядок и дисциплину римлян, не перенял от их полководцев педантизма запрещавшего уклоняться от определенных правил, от определенных норм. Приспособляя свои решения, свои движения и диверсии к местности, к условиям и к позиции неприятеля, он разработал и стал применять самую простую и в то же время самую логическую и выгодную тактику, — тактику быстроты, введенную Каем Марием, которая позже должна была дать Юлию Цезарю власть над всем миром.

 Во всех больших сражениях, оканчивавшихся победой Спартака и дававших ему по праву место рядом с наиболее знаменитыми полководцами древности, он оказывался победителем не только благодаря силе рук своих солдат, но также благодаря быстроте своих передвижений. Вернемся к рассказу: Спартак, как решил, так и сделал. Краткой речью он воодушевил своих бойцов и, объяснив им необходимость ради, успеха их общего дела терпеливо перенести тяжести нового безостановочного похода, приказал сняться с лагеря. Оставив Домициеву дорогу, он по трудным тропинкам, скрываясь между холмами, спускавшимися от Капуи вплоть до моря, направился к Вольтурну, с ревом катившему свои стремительные волны среди этих холмов.

Результатом этой диверсии было то, что на утренней заре, когда квестор Фурий двигался на Каленум, Спартак подходил к Капуе, в трех милях от которой разрешил своим солдатам отдых на несколько часов. Около полудня он снова тронулся в путь и, смеясь над страхом защитников Капуи, заперших ворота, спустивших подъемные решетки и сбежавшихся на земляной вал в ожидании атаки, прошел мимо. Он повернул к Казилинуму, куда дошел к вечеру, в тот самый час, когда квестор Фурий прибыл в Каленум. Казилинум был маленький, но веселый и многолюдный город, расположенный на правом берегу Вольтурна. 

При том положении, которое теперь занимали силы противников, Казилинум был наиболее важным пунктом: около него должна была развернуться предстоящая битва. Для Спартака было в высшей степени важно завладеть им, ибо оттуда он господствовал бы над обоими берегами и всей долиной Вольтурна. Расположившись там лагерем со своими легионами, он смог бы разъединить оба неприятельских отряда, лишив их возможности укрыться в Капуе и получил бы возможность нагнать их и разбить одного за другим. Жители Казилинума, испуганные внезапным появлением гладиаторов, выслали навстречу Спартаку представителей городской власти с изъявлением покорности. Применять силы для овладения городом не пришлось. 

Расставив стражу у ворот и оставив одну когорту в городе, фракиец, вышел оттуда со своими легионами и разбил лагерь на одной из возвышенностей, близ ворот, выходивших в сторону Каленума. За время, протекшее между поражением Клодия Глабра и походом Публия Вариния, Спартак, имея возможность свободно кружить почти по всей Кампанье, велел наиболее ловким и искусным наездникам войска выездить множество жеребцов, набранных с плодородных пастбищ этой провинции. Таким образом он сформировал конный отряд в шестьсот человек.

Во главе его он поставил храброго и изящного Борторикса, который уступил прибывшему Криксу командование вторым легионом. Когда лагерь был сооружен, Спартак приказал утомленным легионам расположиться на отдых, решив дать им здесь передышку на несколько дней, пока квестор Фурий, который, как предполагал Спартак, двигался по Домициевой дороге, не дойдет до Литернума. Здесь Спартак намеревался напасть на него с тыла и уничтожить его когорты. Однако, будучи всегда крайне предусмотрительным, он призвал к себе Борторикса и приказал ему около полуночи разделить конницу на, два отряда и произвести рекогносцировку: одному отряду — по Домициевой дороге, вплоть до Трифанума, собрать сведения о неприятеле, а другому, в видах предосторожности, — по Аппиевой дороге, до Каленума, ознакомиться с местностью; на заре оба отряда должны были вернуться в лагерь и сообщить результаты своих разведок. За час до восхода солнца, к немалому удивлению Спартака, первым вернулся отряд, отправившийся в сторону Каленума, с сообщением, что неприятель двигается с этой стороны прямо на Казилинум.

 Сперва вождь гладиаторов не поверил этому донесению, но, расспросив начальника отряда подробнее, поразмыслив над полученными сведениями, он понял все, что произошло: он сам сошел с Домициевой дороги и повернул вправо от нее, чтобы пропустить Фурия и зайти ему в тыл; но и римлянин сошел с этой дороги влево, чтобы избежать гладиатора и укрыться в Капуе; таким образом, оба, желая избежать друг друга, оставили консульскую дорогу и встретились на преторской. Спартак велел немедленно трубить тревогу, вывел из лагеря первый легион и выстроил его в две линии в боевом порядке. Впереди он поставил две тысячи велитов и пращников, которые должны были в рассыпном строю напасть на неприятеля, едва он покажется; за этой первой линией стояла вторая часть легиона, вооруженная копьями и дротиками. 

Второй легион Спартак разделил на две части, послав их через поля и виноградники, одну — направо, другую — налево. Он приказал им отойти подальше и спрятаться, а когда завяжется жаркая схватка, обойти и окружить римлян с флангов и с тыла. Солнце только что встало, золотя окружающие холмы, зеленеющие виноградники, желтоватое жнивье и цветущие луга, когда появился конный авангард римлян; цепь пращников встретила неприятельскую конницу градом камней и свинцовых шариков. Всадники сейчас же повернули обратно и поскакали предупредить квестора Фурия о приближении неприятеля. Спартак, проделавший этот поход пешком, наравне со своими товарищами, как только началась битва, вскочил на своего великолепного вороного коня. 

Он велел трубить сигнал атаки беглым строем, желая напасть на неприятеля возможно быстрее и не дать ему времени выстроиться в боевой порядок. При неожиданном сообщении о продвижении гладиаторов Кней Фурий приказал колонне своих легионеров остановиться и со спокойствием, которого никогда не теряют люди, обладающие истинным мужеством, отдал приказ, чтобы велиты и пращники сейчас же растянулись цепью. Удлиняя как можно более фронт, он хотел избежать окружения его когорт превосходящими силами противника. Легионерам он приказал занять позицию на холме, примыкающем к дороге, рассчитывая, что пока велиты и пращники будут сдерживать первый натиск гладиаторов, когорты выстроятся в боевую линию. Несмотря на ужас и беспорядок, сопровождающие всегда неожиданное нападение, все распоряжения квестора были исполнены с большой быстротой и в сравнительном порядке. Но маневры еще далеко не были закончены, как гладиаторы бросились уже на фронт римских пращников. Те, храбро защищаясь, все-таки были вынуждены под натиском подавляющих сил противника отступить до подошвы холма, где Фурий едва-едва успел разместить свои четыре когорты в боевую линию. Затрубили сигнал к атаке римские букцины, и легионеры под предводительством Фурия с такой силой ударили на вражеских велитов, что те в свою очередь должны были отступить. Но Спартак велел дать сигнал к отступлению, и две тысячи легко вооруженных гладиаторов, метнув последние дротики в неприятеля, исчезли в интервалы подходивших гладиаторских когорт. С громовым «барра!», которому вторило эхо по всей долине и в окружающих холмах, гладиаторы бросились на римлян. Вскоре ничего не было слышно, кроме оглушающего звона щитов, лязга мечей и диких криков бойцов. Около получаса оба войска сражались с одинаковой яростью, с равной доблестью, но римлян было слишком мало по сравнению с гладиаторами, чтобы они могли долго сопротивляться столь бешеному натиску. Скоро преследуемые, теснимые, одолеваемые со всех сторон, легионеры Фурия начали подаваться. Как раз в этот момент вышел из засады Крикс со вторым легионом, и в одно мгновение римляне, обойденные, окруженные, атакованные с флангов и тыла, смешались и обратились в бегство. Спастись удалось очень немногим из них — стиснутые в кольцо мечей, почти все они, в том числе и Фурий, нашли почетную смерть. Таким образом, менее чем через два часа закончилась битва, которая может быть названа скорее не сражением, а бойней при Казилинуме. На следующий день после этой новой победы, где гладиаторы понесли сравнительно с римлянами довольно легкие потери, Спартак, не теряя времени, снялся с лагеря у Казилинума и, пройдя через отроги Апеннин, направился к Сидициуму. Здесь он раскинул лагерь, послав немедленно конницу в Теанум, отстоявший отсюда за несколько миль, чтобы раздобыть сведения о преторе Публии Варинии, который, по расчетам Спартака, должен был пройти здесь по пути к Алифам два или три дня назад. Когда разведчики вернулись из рекогносцировки, Спартак увидел по их донесениям, что не ошибся и что Публии Варинии только накануне вышел из Теанума, направляясь к Алифам. Тогда гладиатор после долгого размышления, тщательно взвесив все возможности, решил перерезать дорогу претору Варинию и вступить с ним в бой раньше, чем подкрепления от городов и союзников затруднят победу над его когортами. Поэтому на следующий день фракиец вышел из Сидициума и, следуя вдоль Вольтурна, прошел по правому его берегу до Кавдинских ущелий, сюда он прибыл после восьмичасового марша; и здесь, на берегу реки, расположился лагерем. А на следующее утро, приказав нарубить побольше деревьев и навалить их поперек реки, которая в это время обмелела и была неглубока, он со своими легионами перешел по этому мосту на левый берег, где недалеко от Кавдинских ущелий занял сильную, господствовавшую над Латинской дорогой позицию; здесь он снова раскинул лагерь, ожидая противника. И тот не замедлил явиться: около полудня Публии Варинии со своими когортами показался со стороны Алиф. Спартак уже построил свои легионы, и вскоре началось сражение. Жестока и кровопролитна была схватка; сражались до вечера. Римляне держались мужественно и доблестно, выше всякой похвалы, но при заходе солнца они должны были отступить в беспорядке; новый сильный натиск очень скоро превратил отступление в дикое бегство. Сперва их преследовала и избивала гладиаторская пехота, но когда бегущие, которым страх дал крылья, намного опередили своих преследователей, букцины по приказу Спартака протрубили отбой. Едва пространство очистилось от гладиаторов, конница помчалась, отпустив повода, за толпами беглецов и устроила жестокую резню. Свыше двух тысяч римлян было убито в этом сражении при Кавдинских ущельях, и более тысячи пятисот ранено. В числе раненых был и сам Варинии. Большая часть раненых попала в руки победителей, но Спартак, обезоружив их, отпустил на свободу, так как решил не брать пленных до тех пор, пока не будет иметь на своей стороне много городов, ибо присутствие пленных в лагере при известных обстоятельствах может стать опасным. Немалы были потери гладиаторов в этом сражении: свыше двухсот пятидесяти было убито и почти вдвое больше ранено. В безутешном отчаянии Публий Вариний укрылся в Алифах, где он получил печальное известие о полном разгроме квестора Из страха перед новым наступлением победителя, которому он не был бы в состоянии оказать сопротивление, проклиная богов неба и ада, враждебную судьбу и ненавистного гладиатора, Вариний самым быстрым маршем двинулся через ущелья Апеннин и, покинув Кампанью, укрылся в Бовиануме. Две блестящие победы одержанные Спартаком в течение трех дней доставили ему уважение войска и сделали его имя еще более грозным во всех провинциях южной Италии. Из Кандинских ущелий Спартак, не теряя времени, спустился в Кавдиум, где нашел Брезовира, гладиагора-галла (с ним читатели познакомились уже в кабачке Венеры Либитины в Риме в тот день, когда верховный суд Союза угнетенных присудил к смерти шпиона Кая Верреса). Брезовир с пятидесятые товарищами только что бежал из Капуи в лагерь Спартака. По его совету фракиец решился испробовать маневр, с помощью которого он надеялся добиться свободного выхода из Капуи для пяти тысяч гладиаторов, оставшихся еще в школе Лентула Батиата. Спустя три дня после сражения при Кавдинских ущельях, Спартак, во главе десяти тысяч воинов, появился под стенами Капуи. Он послал в город герольда с требованием к префекту и Сенату разрешить выход из города безоружным пяти тысячам гладиаторов; если власти откажутся выполнить это требование, Спартак грозил штурмовать город, предать его грабежу и огню и беспощадно перерезать всех граждан, без различия возраста и пола. Известие о победах Спартака, разукрашенное молвой, уже дошло до Капуи и привело в крайнее изумление всех обитателей. Появление страшного врага у ворог города внесло отчаяние и ужас в трепещущие души горожан; требования и угрозы Спартака завершили дело, и паника охватила всех. Сенат собрался в храме Дианы, а на Форум, около храма, сошлась огромная толпа. Менее чем в полчаса все лавки были закрыты. Женщины, распустив волосы, сбежались в храмы и призывали на помощь богов. На улицах слышались возгласы простого народа, который громко требовал от сенаторов, чтобы они согласились на предложение гладиатора и этим спасли население Капуи от истребления. Меций Либеон с бледным, искаженным лицом, дрожа и заикаясь от волнения, доложил Сенату требование Спартака. Сенаторы, не менее взволнованные и дрожащие чем префект, испуганно смотрели друг на друга и ни один не осмеливался взять слово, чтобы дать совет в момент столь тяжелой опасности. Воспользовавшись этой нерешительностью и молчанием, военный трибун, храбрый опытный воин, командовавший четырьмя когортами, присланными римским Сенатом для защиты Капуи, попросил разрешения изложить свое мнение. В грубых, но красноречивых словах он, нисколько не поддавшись панике, доказывал, что требования Спартака являются пустыми угрозами, рассчитанными на трусость граждан, что гладиатор не может пойти на штурм и не пойдет, так как город слишком хорошо защищен своими грозными укреплениями. Войско, не имеющее скорпионов, таранов, катапульт, баллист и стенных кос, не отважится на штурм. Но страх, обуявший изнеженных капуанских сенаторов, — страх, от которого в первый момент у них слова застыли на устах, теперь встряхнул их, заставил вскочить с мест, как будто их укусил тарантул. Все они хором заголосили, что трибун сошел с ума, что Нола была взята менее многочисленными и хуже вооруженными гладиаторами всего в два часа, что в ней были сожжены дома и вырезаны все жители; что они для удовлетворения каприза честолюбивого трибуна не желают быть изрубленными; что высылка из города этих пяти тысяч гладиаторов является мудрым и благоразумным мероприятием, так как будет устранена постоянная опасность восстания и резни… К этому присоединились настояния собравшегося на площади народа, который громко требовал, чтобы сенаторы спасли город, и Меций Либеон поставил на голосование предложение, внесенное многими сенаторами: удовлетворить требование Спартака… Оно было принято почти единогласно. Таким образом пять тысяч гладиаторов, запертых в школе Лентула, были выпущены из города и присоединились к Спартаку, стоявшему лагерем у подошвы соседней горы Тифаты. Они были немедленно полностью вооружены и составили третий легион, начальство над которым было дано Борториксу, передавшему Брезовиру обязанности начальника конницы. Спартак быстро вернулся в Нолу и пробыл там около тридцати дней. Он с увлечением обучал свой новый легион, заставляя его ежедневно упражняться в строевых приемах. Тем временем до него дошла весть, что претор Вариний собирает новые силы, чтобы снова пойти против него. Спартак решил опередить Вариния: оставив Крикса с двумя легионами в Ноле, он взял с собой один легион, перешел Апеннины и неожиданно для противника появился у стен Бовианума. Вариний, действительно, послал римскому Сенату донесение о несчастном ходе этой войны. Напоминая о своей прежней службе отечеству, честный солдат как милости просил у Сената, чтобы на нем, ветеране стольких битв, не оставили навек позор этих поражений, дали возможность довести войну до конца и искупить обиды злой судьбы. Сенат удовлетворил справедливую просьбу храброго Вариния, послал ему восемь когорт, составленных из четырех тысяч ветеранов, и дал полномочия собрав среди марсов, самнитов и пиценов еще шестнадцать когорт, так что он мог составить два легиона, необходимых для окончания войны с гладиаторами. Претор, в глазах которого старшинство чина и службы в армии являлось бесспорным преимуществом, назначил Лелия Коссиния на пост квестора, вакантный после смерти Фурия, хотя в его распоряжении были гораздо более умные и дальновидные трибуны, чем Лелий Коссиний. Поручив ему командование восемью когортами, только что присланными из Рима, Вариний приказал ему оставаться в Бовиануме, чтобы помешать Спартаку проникнуть в Самниум, а сам с двумя тысячами воинов, оставшимися от разгрома при Кавдинских ущельях, направился в страну марсов и пиценов с целью набрать солдат. Когда Спартак подошел к Бовиануму, вызывая Коссиния на бой, тот, согласно полученному строжайшему приказу, оставался в городе. Он бесился, что не сможет броситься на гладиатора, но решил терпеливо сносить оскорбления и вызовы. Тогда Спартаку стал ясен план Вариния и, решив не дать ему времени собрать войска в Самниуме и Пицене, он оставил Эномая с легионом в устроенном под Бовианумом лагере, а сам, во главе одной турмы всадников, вернулся в Нолу. Здесь его ждали очень приятные новости. Первой, и самой приятной, было прибытие гладиатора Граника, который привел с собой свыше пяти тысяч галлов, германцев и фракийцев из школ Равенны. С этим подкреплением войско гладиаторов, разделенное на четыре легиона, достигало уже двадцати тысяч, и Спартак чувствовал себя непобедимым. Второй новостью, не менее радостной чем первая, было прибытие в лагерь гладиаторов его сестры Мирцы. Спартак обнял ее со слезами нежности и в сильнейшем порыве чувства покрыл ее лицо поцелуями. А девушка, задыхаясь, целовала лицо, руки, одежду Спартака и шептала прерывающимся от рыданий голосом: — О Спартак… Спартак… Любимейший брат мой! Как я дрожал, как трепетала за тебя… Ты подвергался стольким опасностям в этой кровопролитной войне… Я не находила нигде покоя.., постоянно думала: «А вдруг он ранен?.. Не нуждается ли он во мне?» Потому что никто. Спартак мой, не мог бы за тобой так ухаживать, как я.., если когда-либо… Да избавят от этого боги!.. И я все время плакала.., и просила великодушнейшую Валерию.., мою добрую госпожу.., о том, чтобы она отпустила меня к тебе. И она вняла моим просьбам, бедняжка!.. Да поможет ей Юнона за ее доброту!.. Вняла.., дала мне свободу, знаешь?.. Я теперь свободна и теперь всегда буду с тобой. Она щебетала, по-детски ласкаясь к брату, из глаз ее текли слезы, и в каждом ее движении сквозила радость. Невдалеке от этой группы стоял, молча созерцая братские ласки, белокурый красавец Арторикс, тоже прибывший два дня тому назад вместе с Граником из Равенны. Наконец он робко приблизился и сказал: — А меня, дорогой Спартак, непобежденный и непобедимый наш вождь, ты удостоишь объятия и поцелуя? И при этих словах юноша посмотрел украдкой на девушку, как бы прося прощения за то, что похищает у нее один из братских поцелуев. — О Арторикс!.. — воскликнул Спартак, обнимая юношу и прижимая его к своей груди. — О милый Арторикс!.. Дай я тебя поцелую… Дай я тебя обниму, благороднейший юноша! Таким образом к радости последних месяцев по поводу блестящих побед и замечательных результатов, достигнутых с начала этой страшной войны, судьба пожелала прибавить Спартаку еще личную радость — вновь обнять сестру и Арторикса, двух дорогих ему людей. Однако вскоре лицо Спартака, сиявшее радостью, стало печально и мрачно. Склонив голову на грудь, он глубоко вздохнул и погрузился в скорбные размышления, а затем, попрощавшись с друзьями, ушел вместе с сестрой в свою палатку. Он страстно хотел расспросить Мирцу о Валерии, но благородная стыдливость по отношению к сестре удерживала его. К счастью Для Спартака, неугомонное и веселое щебетанье девушки скоро, без всяких расспросов и без всякой задней мысли, — ибо Мирца, не подозревала об отношениях, существовавших между Спартаком и Валерией — коснулось и вдовы Суллы. — О, поверь, поверь, Спартак, — повторяла девушка, приготовляя в то же время скромный пирог на обрубке ствола дерева, заменившем фракийцу стол, — если бы все римские матроны походили на Валерию, то рабство было бы уничтожено законами; сыновья рожденные такими женщинами, не могли бы, не желали бы примириться с каторгой, наказанием, розгами, распятием на крестах и резней гладиаторов, — Да, я верю этому.., я верю… — горячо воскликнул Спартак. — Она тебя уважает гораздо больше, чем какая-нибудь другая госпожа уважала бы ланисту своих гладиаторов. Очень часто она восхищалась тобой, особенно после того как ты разбил свой лагерь на Везувии… При каждом известии, которое она имела о тебе.., когда услыхала, что ты победил трибуна Сервилиана.., когда она узнала, что ты разгромил Клодия Глабра… Часто она говорила: «Да, он рожден великим полководцем!» — Она сказала это? — воскликнул в нетерпении Спартак, на лице которого отражались все движения души, взволнованной тысячью чувств, ощущений и воспоминаний. — Да, да, именно так и сказала, — ответила Мирца, продолжая готовить еду. — Мы долго останемся в этом лагере?.. Мне нужно будет обязательно заняться твоей палаткой — она совсем не подходит для доблестного вождя гладиаторов, в ней полный беспорядок.., в ней самого нужного нет. Она похожа на палатку последнего солдата. Да, верно, она так и говорила… И даже однажды она затеяла спор с оратором Гортензием, своим братом… Ты его знаешь?.. Она доказывала ему, что война, затеянная тобой, справедлива и что если боги действительно устраивают дела смертных, ты не можешь не победить окончательно. — О, божественная Валерия!.. — прошептал про себя чуть слышно Спартак, побледнев и дрожа от волнения. — Она несчастна, я это знаю.., я заставала ее много раз с глазами, полными слез.., я очень часто слыхала, как она глубоко, тяжко вздыхала… Но о чем она вздыхает и плачет, я не могла догадаться… О том ли, что она поссорилась с родственниками Мессала.., об умершем ли муже… Хотя это едва ли… Словом, я не знаю… Единственное ее утешение, это дочка Постумия.., Ах, какое прелестное и милое создание!.. Спартак глубоко вздохнул, вытер рукой слезы, стремительно обошел кругом палатку и, чтобы переменить разговор, спросил Мирцу: — А скажи мне, сестрица, знаешь ли ты что-нибудь о Марке Валерии Мессале Нигере, двоюродном брате Валерии?.. Мы с ним встретились, сражались.., я его ранил.., но спас ему жизнь… Не знаешь ли, случайно, поправился он? — Да, да, поправился!.. И до нас дошла весть о твоем великодушии. Валерия тебя благословляла со слезами, когда Гортензий пришел рассказать ей об этом на виллу в Туокулуме, где мы жили, так как со смерти Суллы она почти целый год провела в своей тускуланской вилле. В этот момент один из гладиаторов деканов появился на пороге палатки и сообщил вождю, что юноша-солдат, только что прибывший из Рима, желает немедленно поговорить с ним. Спартак вышел из палатки на преторий. Так как лагерь гладиаторов был построен по образцу римских лагерей, то палатка Спартака была расположена на наиболее возвышенном месте, и перед ней оставлено пространство для судилища — место, называемое римлянами преторием. Выйдя из палатки, Спартак увидел не юношу, как ему доложили, а совсем мальчика, едва достигшего четырнадцати лет, в полном вооружении, изящном и очень богатом. На нем была кольчуга из мелких серебряных колечек, плотно облегавшая плечи и тонкую талию, и спускавшаяся почти до колен. На талии она была стянута кожаным пояском, отделанным серебром и осыпанным золотыми гвоздиками. Ноги были защищены стальными поножами, завязанными позади икр кожаными ремешками; правая рука была покрыта нарукавником, тоже стальным, на левой висел маленький бронзовый щит, круглый и легкий, на выпуклой поверхности которого были вычеканены рельефные фигуры и узоры изумительной работы. С правого плеча спускалась на левый бок, вместо перевязи, длинная и прочная золотая цепь, к которой был привешен небольшой легкий меч. Маленький серебряный шлем, на задней стороне которого вместо нашлемника подымалась золотая змейка, покрывал голову мальчика, а из-под шлема пробивались локоны тончайших рыжих волос, обрамлявшие прелестное лицо, совершенно детское и белоснежное, как алебастр. Большие миндалевидные глаза цвета морской воды ярко блестели и придавали этому наивному и женственному личику выражение смелости и решительности, мало соответствовавшие нежному телосложению мальчика. Спартак сперва посмотрел на него с удивлением, потом взглянул на аекана, вызвавшего его из палатки, как бы спрашивая его, — тот ли это воин, который желал говорить с ним, и, увидев, что декан движением головы дал утвердительный ответ, двинулся к мальчику и спросил с изумлением: — Так это ты хотел меня видеть?.. Кто ты?.. Что тебе нужно? Лицо мальчика внезапно покрылось румянцем, затем почти моментально побледнело, и после минутного колебания мальчик твердо ответил: — Да, я, Спартак, я. Затем, немного помолчав, добавил: — Ты меня не узнаешь? Спартак стоял, вглядываясь в эти прелестные и нежные черты, как бы ища в своей памяти какое-нибудь старое воспоминание, какой-нибудь отдаленный намек, затем ответил, смотря в упор на своего собеседника: — В самом деле.., мне кажется… Я тебя видел.., но где?.. Когда?.. За словами гладиатора снова последовало молчание. Он первый нарушил его, спросив мальчика: — Ты римлянин? Мальчик покачал головой и, улыбнувшись, сказал: — Твоя память не так сильна, как твоя рука, доблестный Спартак! При этой улыбке, при этих словах как будто молния осветила память фракийца. — Может ли это быть?.. Клянусь Юпитером! Это ты, Эвтибида? — Да, я Эвтибида, — ответил мальчик, вернее, девушка, так как перед Спартаком действительно стояла гречанка-куртизанка. — Разве я не была рабыней? Не видела, как дорогих мне людей сделали рабами? Разве я не лишилась отечества? Не была, благодаря распутству римлян, доведена до положения презренной куртизанки? Эти слова девушка произносила со сдержанным гневом. — Я понимаю тебя.., понимаю… — печально и задумчиво проговорил Спартак, так как в этот момент он вспомнил, вероятно, о своей сестре. И на мгновенье он замолчал, а потом, подняв голову, с глубоким и скорбным вздохом прибавил: — Ты слабая женщина, привыкшая к удобствам, к удовольствиям изнеженной жизни… Что ты умеешь делать? Что ты хочешь здесь делать? — Ах! — воскликнула она в гневном порыве, которого нельзя было предвидеть у этой слабой девушки. — Пусть Аполлон Дельфийский просвети! его разум!.. Он ничего не понимает!.. Ax!.. Клянусь фуриями-мстительницами!.. Я говорю тебе, что я хочу отомстить за моего отца, за моих братьев, за мою порабощенную родину, за мою юность, загубленную разнузданными страстями наших угнетателей, за мою честь, затоптанную в грязь, за мою жизнь, осужденную на вечный позор, и ты меня спрашиваешь, что я могу делать в этом лагере? Лицо девушки приняло такое выражение, ее прекрасные глаза, ставшие страшными, пылали таким гневом, что перед этой дикой энергией Спартак почувствовал себя потрясенным и почти растроганным. Протягивая гречанке руку, он сказал: — Пусть так! Оставайся в лагере, участвуй в наших походах, если можешь долго ходить, сражайся вместе с нами, если умеешь сражаться… — Я думаю, я могу.., все, чего я хочу, — возразила, нахмурив лоб и брови, с очень решительным видом девушка, схватив и судорожно пожав протянутую ей Спартаком руку. Но это прикосновение как будто в один миг отняло у нее всю энергию и мужскую силу; она задрожала всем телом, побледнела как смерть, почувствовала, что у нее подгибаются колени, и едва не упала в обморок. Фракиец левой рукой схватил ее за другую руку и помешал ей упасть. При этом новом пожатии Спартака Эвтибида вздрогнула, как будто озноб пробежал по ее жилам, и фракиец участливо спросил: — Что с тобой? Чего ты хочешь? — Целовать твои руки, твои славные руки, — прошептала она глухим голосом, склоняясь и покрывая их жаркими поцелуями, — о, славнейший Спартак! Облако затуманило глаза великого вождя, почувствовавшего, что кровь кипит в его жилах и внезапным пламенем ударила в голову. Он на одно мгновение был близок к тому, чтобы сжать в объятиях девушку, но тут же, с силой встряхнувшись, как бы для того, чтобы освободиться от чар, быстро отдернул руки и, отойдя от девушки, строго сказал: — Благодарю тебя, храбрая девушка, за защиту дела угнетенных, благодарю тебя за выражения восхищения; но мы, желающие искоренить рабство, должны начать с уничтожения рабских поступков. Эвтибида, будто смутившись, стояла молча, наклонив голову. Спустя момент, гладиатор сказал: — К какой части нашего войска ты желала бы приписаться? — С того дня как ты поднял знамя восстания, я с утра до вечера обучалась фехтованию и верховой езде… У меня с собой три прекрасных скакуна, — сказала куртизанка, которая, постепенно овладев собой и успокоившись, подняла наконец глаза на Спартака. — Хочешь взять меня к себе в качестве контуберналия? — У меня нет контуберналиев, — ответил вождь гладиаторов. — Однако если ты создал войско рабов, восставших за свободу, по римскому образцу, то теперь, когда это войско выросло до четырех легионов, будет правильно, если и ты, его вождь, подобно консулу у римлян, окружил бы себя штатом, способствующим поддержанию власти и повышению ее достоинства. С завтрашнего же дня тебе обязательно нужны будут контуберналии, так как на фронте, где сражается двадцатитысячное войско, ты не сможешь в одно время быть на всех пунктах, и тебе нужны будут ординарцы для передачи твоих приказов начальникам легионов. Спартак стоял, с удивлением смотря на девушку, и, когда она кончила говорить, прошептал: — Ты необыкновенная девушка!.. — Лучше скажи, пылкая и упорная душа мужчины в слабом женском теле, — гордо возразила гречанка. И, спустя минуту, продолжала: — У меня твердое сердце и наблюдательный ум, я одинаково владею греческим и латинским языком, я могу оказать серьезные услуги нашему делу, которому я принесла в дар все свои богатства — около шестисот талантов — и которому с этой минуты торжественно посвящаю всю мою жизнь. С этими словами она отошла на несколько шагов от претория к улице, на которой сновали гладиаторы, и протяжно свистнула. Тотчас же появился раб, погонявший перед собой лошадь, на спине которой висели два небольших мешка с золотом: это был дар Эвтибиды восставшим. Конь остановился перед Спартаком. А тот, все более дивившийся смелости и пылкости молодой гречанки, долго не знал что ей ответить. Наконец он сказал, что так как это лагерь рабов, желающих завоевать себе свободу, то он, естественно, открыт для всех рабов, сражающихся за свое дело, что поэтому и ее с радостью примут в лагере гладиаторов. Вечером соберутся старшины Союза, чтобы обсудить вопрос о принятии ее великодушного пожертвования; что же касается ее просьбы быть зачисленной в его контуберналии, он ничего не обещает: если будет решено, что вождю гладиаторов надлежит их иметь, он ее не забудет. Поблагодарив ее еще раз, он прибавил несколько ласковых и благосклонных слов, но произнес их сурово и печально. Затем он попрощался с ней и вернулся в свою палатку. Девушка осталась неподвижной, как статуя, на своем месте, провожая глазами Спартака, пока он не скрылся в палатке, затем, придя в себя, глубоко вздохнула и медленно, с поникшей головой пошла в ту часть лагеря, которая у римлян отводилась для союзников; там она приказала своим рабам поставить себе палатку — И все-таки я его люблю… — шептала она чуть слышно. Между тем Спартак велел созвать в свою палатку Крикса, Граника, Борторикса, Арторикса, Брезовира и остальных трибунов и до глубокой ночи держал с ними совет. Решения, принятые на этом собрании, были следующие: деньги, принесенные в дар гречанкой-куртизанкой, принять и заказать на них большое количество оружия, щитов и панцирей всем оружейникам соседних кампаяских городов; гречанке присвоить почетное звание контуберналия, и, вместе с девятью юношами, приписать ее к штату, который будет учрежден при верховном вожде для передачи приказов; двести талантов из шестисот, полученных от Эвтибиды, употребить на покупку уже объезженных коней, чтобы иметь возможность быстрее сформировать кавалерию, численность которой явно была мала по сравнению с многочисленной пехотой — основной силой войска гладиаторов. Что касается военных действий, то было решено, что Крикс останется с двумя легионами в Ноле и вместе с Граником будет обучать равеннский легион, прибывший в лагерь два дня назад. Спартак же с легионом Борторикса соединится с Эномаем у Бовианума и нападет на Коссиния с Варинием раньше, чем они окончательно сформируют новое войско. Когда Спартак прибыл к Бовиануму, он узнал, что Эномай, которому надоело сидеть в лагере под городом, уже два дня как снялся с лагеря и направился в Сульмо, где, по донесению разведчиков, находился, набирая войска, Вариний. Спартак понял всю опасность положения, в которое через несколько дней попадет Эномай, дав отдохнуть своему легиону шесть часов, бросился по следам Коссиния, опередившего его на два дня. Но Коссиний, старый неудачливый солдат, боявшийся нарушить существующие обычаи, шел правильными дневными переходами в двадцать миль каждый. Спартак в два перехода, свыше чем в тридцать миль каждый, нагнал его возле Ауфидены, атаковал, нанес ему тяжелое поражение и преследовал с таким упорством, что Коссиний, вне себя от стыда и отчаяния, бросился в ряды гладиаторов и в неравной схватке нашел смерть, А Спартак, продолжая и на следующий день свое быстрое продвижение, прибыл как раз во-время, чтобы превратить поражение, угрожавшее Эномаю, в победу. Эномай завязал бой с Варинием, имевшим под своей командой почти восемь тысяч человек; под натиском римлян гладиаторы уже начали подаваться, когда явился Спартак и изменил судьбу сражения, — Вариний был разбит и с немалыми потерями стремительно отступил Дав легионам три дня отдыха, Спартак стал кружить по всему Лациуму. Два месяца он потратил на посещение городов Анагнии, Арпинума. Ферентинума, Касинума, Фрегелл и, пройдя Лирис, овладел Норбой, Суэссой-Помецией и Привернумом, к великому ужасу римлян, которые видели приближение разбойника к своим воротам. Во время этих набегов Спартак собрал столько рабов и гладиаторов, что за два месяца успел сформировать еще два легиона и полностью их вооружить. Между тем, с одобрения Сената, Публий Вариний набрал среди пиценов много солдат, получил из Рима новые подкрепления и, горя желанием смыть позор понесенных поражений, в конце августа выступил из Аскудума. Во главе восемнадцати тысяч бойцов, большими переходами он надвигался на Спартака. Спартак, дошедший в эти дни до Террацины, услыхав о приближении Вариния, двинулся ему навстречу и нашел его стоящим в лагере у Аквинума. Накануне сентябрьских ид (12 сентября) оба войска сошлись и вступили в решительное сражение. Длительной и кровопролитной была битва, но к вечеру римляне начали сдавать, колебаться и, наконец, под бешеным натиском гладиаторов, были вынуждены бежать. Последний натиск был так силен, что легионеры пришли в полное расстройство, и победители учинили среди них жестокую резню. Вариний отчаянно боролся за поддержание чести римского имени и долго сопротивлялся, но, раненный Спартаком, должен был оставить в его руках своего коня и благодарить богов за то, что ему чудом удалось спастись. Свыше четырех тысяч римлян погибло в этом кровопролитном сражении. Гладиаторы овладели оружием, обозами, квартирным инвентарем, знаменами неприятельских легионов и даже взяли в плен ликторов, которые обычно шли впереди претора.