В то самое время как Эномай, укрепившись за баррикадами, сопротивлялся легионерам Рима, Спартак и его товарищи подошли к городской стене. 

Под покровом темноты, пользуясь тремя захваченными в трактире ручными лестницами, соединенными вместе веревками, они взобрались на вал, втащили за собой лестницу и, приставив ее к наружной стороне стены, спустились, затем, развязав эти три лестницы, они перекинули их одна на другую, через глубокий, наполненный водой и илом ров; перейдя его, они бросили лестницы в ров и быстрым маршем отправились через открытое поле, следуя по прямой линии, между двумя дорогами — Агелланской и Куманской.

Около полуночи отряд остановился возле виллы Корнелия Долабеллы, расположенной на живописном холме приблизительно в восьми милях от Капуи. Дойдя до железной решетки виллы Долабеллы, Спартак несколькими ударами в ворота разбудил привратника, старого фессалийца-раба. Совсем сонный привратник, прикрывая рукой медный фонарь, приблизился к решетке, бормоча на греческом языке: — Пусть Юпитер накажет этого нахала!..

 Кто это возвращается после полуночи?.. Завтра же я донесу об этом домоуправителю! С этими словами старичок подошел к самой решетке, а за ним с яростным лаем бежали два бульдога, оскалив зубы. — Пусть Юпитер Олимпийский будет к тебе благосклонен и пусть тебе всегда помогает Аполлон Пегасский, — сказал тоже по-гречески Спартак, — мы, гладиаторы, греки, такие же несчастные, как и ты, и мы бежим из Капуи. 

Открой нам, не вынуждая применить насилие, иначе тебе будет плохо. При виде отряда измученных и странно вооруженных людей, привратник остолбенел. После минутного молчания, нарушаемого только лаем бульдогов, Спартак вывел старика из его неподвижности, закричав грозным голосом: — Клянусь всеми вековыми лесами Оссы и Пелиона, решишься ты открыть нам добровольно и заставишь замолчать твоих надоедливых псов или хочешь, чтобы мы взялись за топоры?.. Эти слова не допускали больше колебания, и привратник стал открывать решетку, покрикивая в то же время: — Замолчи, Пирр!.. Тихо, Алкид!.. Да помогут вам боги.., мужественные люди… Сейчас открою… Тише, проклятые!.. Располагайтесь здесь, как вам будет удобно.. 

Сейчас вы увидите управителя домом., тоже грека… Достойный человек… Вы найдете, чем подкрепиться здесь. Едва гладиаторы прошли в ворота виллы, Спартак велел закрыть решетку и оставил здесь на страже пятерых своих людей; затем в сопровождении остальных дошел до большой площади, окруженной деревьями, и, произведя смотр сбоим товарищам по оружию, увидел, что число их, включая и его самого, равно семидесяти восьми.

Спартак опустил голову и задумался. Спустя несколько мгновений, он вздохнул, поднял голову и сказал стоявшему возле него молодому галлу высокого роста, с рыжими волосами, голубыми глазами, полными отваги и энергии: — Да, Борторикс!.. 

Если бы счастье улыбнулось нашей смелости, то эта кучка молодцов сумела бы положить начало большой войне и благородному делу!.. И тотчас же добавил: — История, к сожалению, судит о благородстве дел по их успешности!.. Однако — кто знает! — не оставлено ли на страницах истории этим семидесяти восьми место рядом с тремястами у Фермопил!.. Кто знает!.. Прервав свои размышления, он немедленно приказал, чтобы у всех входов была поставлена стража; затем, вызвав к себе управителя домом Долабеллы, обещал ему, что они возьмут из виллы только пищу, некоторые необходимые для них вещи и все оружие, которое здесь найдется, и что ни он, ни его товарищи не причинят никакого вреда его хозяину.

 Затем Спартак убедил управителя добровольно снабдить его товарищей всеми нужными им предметами, если он хочет избежать насилия. Таким образом, гладиаторы очень быстро получили пищу и вино для подкрепления своих сил и, по приказу Спартака, запаслись продовольствием на три дня. Оказалось, что среди девяноста рабов, живущих на вилле, был врач, грек по рождению, Дионисий Эвдней, которому было предписано работать только по его специальности, то есть обслуживать остальных рабов в случае их болезни. Этот врач очень заботливо принялся лечить руку рудиария. Вправив вывихнутую кость, он обложил руку лубками, осторожно скрепил их вокруг руки особой повязкой и, закончив все это, посоветовал Спартаку хоть немного подкрепить свои силы сном и отдыхом, предупредив его, что в противном случае он рискует схватить сильнейшую горячку. Спартак, отдавши очень подробные и точные распоряжения Борториксу, улегся в удобной кровати и приказал галлу разбудить себя на заре. 

Последний по совету доктора Дионисия Эвднея позволил Спартаку спать до тех пор, пока он не проснется сам. Спартак проснулся утром с новым приливом уверенности и надежды в душе. Солнце уже в течение трех часов заливало светом очаровательную виллу и окружающие холмы. Едва проснувшись, Спартак собрал всех рабов Долабеллы на площади виллы, и сам, в сопровождении домоправителя и тюремщика направился к тюрьме, являвшейся непременной принадлежностью всех вилл и сельских дворцов римлян; в такую тюрьму запирали тех рабов, которые содержались в цепях и должны были работать с железными кольцами на руках и на лодыжках.

 Освободив свыше двадцати несчастных, запертых в этой тюрьме, Спартак присоединил их к собранным на площади. В горячих и понятных словах он рассказал этой толпе рабов о причинах бегства своего и своих товарищей по несчастью, и о деле, которое он задумал; в ярких красках Спартак обрисовал высокие цели, за которые боролись восставшие, — отвоевание прав угнетенным, уничтожение рабства, освобождение всего человечества. — Кто из вас хочет быть свободным и предпочитает жалкой жизни раба почетную смерть на поле битвы, с оружием в руках, кто из вас чувствует себя смелым, сильным и готовым вынести все тяготы и опасности войны, поднятой против угнетателей, кто из вас чувствует весь позор ненавистных цепей, — пусть возьмет в руки любое оружие и последует за нами. Прочувствованная убедительная речь Спартака произвела необыкновенное впечатление на этих несчастных, еще не совсем обессиленных и отупевших в рабстве. Свыше восьмидесяти рабов Долабеллы захватили топоры, косы и трезубцы и вступили тут же в Союз угнетенных. Немногими мечами и копьями, найденными на вилле, вооружились Спартак, Борторикс и наиболее храбрые из гладиаторов. Фракиец мудро разместил рабов Долабеллы среди гладиаторов для того, чтобы они влили в новичков силу и мужество. Расположив в строгом порядке свою маленькую когорту, насчитывающую уже свыше ста пятидесяти человек, Спартак за два часа до полудня вышел из виллы Долабеллы через поля и виноградники по глухим тропинкам, направляясь к Неаполю. После быстрого перехода, не нарушенного никакими особенными происшествиями, отряд гладиаторов к ночи подошел к Неаполю, на расстоянии нескольких миль от города, и по приказу Спартака сделал остановку возле виллы одного патриция. Фракиец, строго запретив чинить какие бы то ни было насилия и хищения, отдал приказ запастись продовольствием еще на три дня и унести с собой все оружие, которое они найдут здесь. Отсюда он ушел через два часа в сопровождении еще пятидесяти рабов и гладиаторов, которые покинули тюрьму и свои комнатушки на вилле патриция, для того, чтобы вместе со Спартаком вести благородную борьбу за свободу. В течение ночи Спартак продолжал свой поход с ловкостью и осторожностью искуснейшего полководца, совершая его по извилистым дорогам, через живописные благоухающие поля и холмы, тянувшиеся между Неаполем и Ателлой. Он останавливался у всех вилл, встречавшихся на пути, лишь столько времени, сколько было нужно, чтобы запастись оружием и призвать рабов к восстанию. Таким образом, он дошел на рассвете к подошве Везувия, на дорогу, которая вела по краю этой горы от Помпей к дачам и местам развлечений патрициев. 

Приблизительно в двух милях от Помпей Спартак остановился и, заняв несколько садов, лежавших по бокам дороги, укрыл за рядами душистых акаций, мирт и кустов розмарина своих товарищей, число которых перевалило за триста. Здесь он решил дождаться восхода солнца. Вскоре на вершине горы, которая, казалось, достигала своей верхушкой голубого свода небес и как бы терялась в нем, начали появляться сероватые и беловатые тучки; они, постепенно светлея, напоминали легкие волны дыма, носящиеся над пожаром, внезапно возникшим на склонах соседних Апеннин и на другой стороне самого Везувия. 

Тучки из белых стали розовыми, из розовых превратились в пурпурные. Затем появилась тончайшая пленка сверкающего золота, и на гору, которая до того представляла собой огромную черную и наводящую ужас массу гранита, внезапно пролились потоки яркого света, открывшие ее величественные контуры: и вершины, покрытые темными, очень густыми лесами, и мрачные пропасти, зиявшие меж пластов серовато-пепельной лавы, и освещенные солнцем цветущие склоны, которые, сбегая на много миль кругом, казалось, расстилали у подошвы гордого гиганта чудесный разноцветный ковер, сотканный из цветов и зелени. В то время Везувий имел форму, сильно отличающуюся от теперешней, и не был, как ныне, бушующим и грозным. 

Вулканические извержения происходили в отдаленнейшие времена, но даже и памяти о них не сохранилось в эпоху, описываемую в нашем рассказе. О них свидетельствовали только слоистые отложения лавы, на которых были построены города Стабия, Геркуланум и Помпея. С давних времен огонь, клокочущий в жерле вулкана, не возмущал райского блаженства этих чудных мест. Жители этих счастливейших мест были прославлены поэтами как обитатели преддверия Элизиума. Действительно, ни в каком другом месте на земле поэты не могли найти большей прелести и в свободном полете своей фантазии не могли вообразить более привлекательных и чарующих картин, достойных преддверия Элизиума. Единственно, что нарушало счастье жителей Кампаньи, — это были подземные раскаты и землетрясения, — но эти толчки случались так часто и в то же время они были настолько безвредны, что к ним здесь привыкли и о них мало думали.

 И вследствие этого вся нижняя часть Везувия была сплошь покрыта садами, виноградниками, рощами, виллами, дворцами, и представляла собой как бы один огромный сад, один огромный город. Зрелище, которое представляли в это утро под лучами восходящего солнца Везувий и весь Байский, или Неаполитанский залив, было так великолепно, что возгласы восхищения раздались из уст гладиаторов и их вождя; а затем все они умолкли, созерцая в изумлении эту чарующую панораму. Они увидели точно погруженную в морские волны Помпею, стены которой, лишенные укреплений, напоминали об участии ее обитателей восемнадцать лет тому назад, в гражданской войне против римлян: Сулла из милосердия разрушил только ее стены. 

Однако Спартак очень скоро освободился от чар волшебницы-зари, Рассматривая вершину горы, он старался определить, как далеко мощенная лавой дорога, на которой он находился со своими товарищами, тянется вверх и доходит ли она до самой верхушки горы. Но страшно густые леса, покрывавшие вершину, лишали Спартака всякой возможности удостовериться, где оканчивалась эта дорога. 

Поэтому, после краткого размышления, он решил отправить Борторикса с тридцатью наиболее проворными людьми на разведку дороги; сам он, с главной частью отряда, задумал обойти соседние виллы и дворцы, поискать оружия и освободить рабов. Собрав еще некоторое количество оружия и увеличив свой отряд приблизительно двумястами рабов и гладиаторов из соседних вилл, Спартак составил из своих пятисот человек одну когорту в пять манипул. Одну из этих манипул, состоявшую только из восьмидесяти самых молодых и сильных гладиаторов, которых он мог вооружить таким же количеством пик и копий, он назвал, следуя римскому строю, «гастатами», то есть копьеносцами, и начальство над ними поручил Борториксу. 

На каждые десять человек он назначил декана, а на каждую манипулу — двух центурионов; тех и других он выбрал из семидесяти восьми гладиаторов, бежавших с ним из Капуи, так как он знал их отвагу и мог на них поэтому вполне положиться. Из сведений, доставленных Борториксом, Спартак узнал, что дорога, на которой они находились, шла еще приблизительно только на две мили, а потом переходила в обрывистую узенькую тропинку, ведущую через леса к вершине; дойдя до определенной высоты, она пропадала совершенно среди скал и пропастей, благодаря чему доступ к вершине был весьма затруднителен. 

— О, наконец, после стольких неудач, — воскликнул Спартак, сияя от радости, — высшие боги начинают помогать нашему делу! Там, наверху, среди этой лесной глуши, где свивает себе гнездо орел, и где дикие звери находят убежище от преследований людей, — там мы водрузим наше знамя освобождения. Более удобного места судьба не могла нам предоставить. Идем! И в то время как когорта гладиаторов двинулась в путь по направлению к вершине Везувия, Спартак снабдил большими суммами денег девять гладиаторов из школы Лентула и приказал им быстро отправиться в разные стороны по-трое в Рим, в Равенну и в Капую.

 Он велел предупредить товарищей, находящихся в школах этих трех городов, о том, что Спартак с пятью сотнями гладиаторов стоит лагерем на Везувии и чтобы они — в одиночку, манипулами или легионами, как им удобнее — все явились к нему принять участие в борьбе за свободу. Направляя по-трое гонцов в каждый из указанных городов, Спартак рассудил, что если некоторые из них будут захвачены, то из девяти по крайней мере трое дойдут до назначенного места. И наказав девяти гладиаторам быть внимательными и осторожными, Спартак отпустил их. В то время как они направились к подошве горы, он догнал передовой отряд колонны, быстрым маршем поднимавшейся на вершину. Очень скоро когорта гладиаторов оставила дорогу, по бокам которой тянулись сады, домики и виноградники, и добралась до лесистой части горы; чем круче становился подъем, тем уединеннее становились места и глуше тишина, царившая в этих лесах. Постепенно, по мере подъема, кустарники и низкорослые деревья сменялись терновником, падубами, вязами, вековыми дубами и высокими тополями. В начале подъема гладиаторы встречали много земледельцев и крестьян, доставлявших на осликах зелень и фрукты на рынки Помпей, Неаполя и Геркуланума; они с изумлением и страхом смотрели на этот отряд вооруженных людей. 

Когда же гладиаторы углубились в леса, им стали встречаться только одинокие пастухи, овцы да козы, которые паслись среди кустарников, на скалах; девственное эхо печально повторяло от времени до времени грустное блеяние этих жалких стад. После двух часов тяжелого подъема, когорта Спартака достигла широкой площадки, расположенной на вулканической скале, на несколько сот шагов ниже главной вершины Везувия, покрытой точно огромной простыней широким слоем вечного снега. Здесь Спартак остановил своих солдат и, в то время как они отдыхали, обошел площадку. С одной стороны ее находилась крутая и скалистая тропинка, по которой гладиаторы пришли сюда; с другой — высокие и неприступные скалы; с третьей — противоположный склон горы. Спуск и подъем с этой стороны были еще круче, чем со стороны Помпей, что делало это место почти недоступным для какого-либо нападения. Наконец, с юга, со стороны Салернума, место, выбранное Спартаком для разбивки лагеря, было безопасно и неприступно.

 С южной стороны скала, на которой находилась площадка, оканчивалась глубокой, страшной пропастью, окруженной почти со всех сторон огромными обвалами. Эти обвалы придавали пропасти вид колодца, по внутренним стенам которого не только людям, но даже козам не было возможности вскарабкаться. В пропасть через расщелины скал проникал скудный свет. Она оканчивалась пещерой, неожиданно дававшей выход на ту цветущую часть склона горы, которая тянулась на много миль, вплоть до равнины. После внимательного обследования площадки, Спартак убедился, что более подходящего места для лагеря нельзя было бы и придумать. 

Он приказал одной из манипул, вооруженной топорами и секирами, пойти в ближайший лес нарубить дров, чтобы зажечь костры: они должны были защитить гладиаторов от резкого холода ночных заморозков, которые на этой высоте в середине февраля были очень ощутительны. В то же время, он поставил небольшую охрану с почти неприступной стороны площадки, выходившей на восточный склон горы, и другой сторожевой отряд, — со стороны Помпей; с тех пор это место получило название лагеря гладиаторов, сохранившееся надолго. Посланные в лес, кроме дров для костров, принесли ветвей и хвороста, чтобы соорудить палатки и заграждения. Гладиаторы, под руководством самого Спартака, накидали поперек тропинки, по которой они пришли сюда, большие стволы деревьев и тяжелые камни и, вырыв позади них широкий ров, забросали эти стволы и камни землей. Таким образом, они в несколько часов соорудили земляную насыпь, чем сильно укрепили свой лагерь с единственной стороны, откуда он мог быть атакован. Позади этого заграждения разместилась половина манипулы, назначенная нести охрану, и от нее, на некотором расстоянии друг от друга, поставлены были часовые, так что наиболее отдаленный находился в полумиле от лагеря гладиаторов. Вскоре гладиаторы, усталые от трудов и забот, погрузились в сон. Спокойно и тихо было на площадке. Извивающиеся огни костров, еще горевших и трещавших, освещали неподвижные фигуры гладиаторов и свинцовые скалы, которые служили фоном для этой фантастической картины. 

Один только Спартак бодрствовал; его атлетическая фигура, прямая я неподвижная, полуосвещенная огнями костров, рельефно выделялась в сумраке, точно призрак одного из гигантов, которые, по мифическим сказаниям, объявили войну Юпитеру и разбили лагерь на Флегрейских полях возле Везувия, чтобы здесь взгромоздить горы на горы и штурмовать небо. Среди этой торжественной всеобъемлющей тишины Спартак, положив правую руку под левую, висевшую на перевязи, слегка склонив голову к лежавшему внизу морю, смотрел, не отрываясь, на свет, который сиял на одном из кораблей, находившихся в гавани Помпей. 

Но между тем как его глаза были поглощены этим созерцанием, он сам был погружен в размышления, отвлекшие его постепенно очень далеко от места, где он находился. Переходя от одной мысли к другой, от одного воспоминания к другому, он перенесся в родные горы своей Фракии, к первым годам своего детства. И его лицо, ставшее сперва при этих воспоминаниях тихим и ясным, снова затуманилось, он вспомнил нашествие римлян, кровопролитные сражения, поражение фракийцев, уничтожение его стад и домов, рабство его родных и… 

Внезапно Спартак, более двух часов погруженный в эти волны воспоминаний и мыслей, вздрогнул, насторожился и повернул голову в сторону тропинки, как будто услышал что-то. Но все было тихо, и кроме легких порывов ветра, шевеливших по временам ветви в лесу, ничего не было слышно. Поэтому Спартак намеревался пойти лечь под навес, устроенный для него товарищами. Но сделав несколько шагов, Спартак снова остановился, еще раз прислушался и прошептал: — Однако… На гору поднимаются солдаты… И, вернувшись назад, к сооруженной в этот вечер земляной насыпи, он прибавил вполголоса, как бы говоря сам с собой: — Уже?.. Не думал я, что так скоро… Спартак еще не дошел до поста, у которого бодрствовала на страже половина манипулы гладиаторов, как в тишине ночи послышался громкий и ясный голос стоявшего первым часового: — Кто идет?.. И затем возглас еще более громкий: — К оружию!.. За насыпью был очень короткий момент замешательства: гладиаторы вооружались и выстраивались в боевой порядок позади прикрытия. 

В этот момент подошел к сторожевому посту Спартак с мечом в руке и сказал довольно спокойно: — Идут в атаку на нас… Но с этой стороны никто не взойдет. — Никто! — в один голос воскликнули гладиаторы. — Один из вас пусть пойдет в лагерь поднять тревогу и прикажет от моего имени соблюдать порядок и тишину. 

Один из деканов с несколькими гладиаторами пошел вперед, чтобы узнать, кто приближается. Тем временем лагерь проснулся. В несколько секунд, без шума, без смятения, каждый гладиатор вооружился и занял место в своей манипуле. Выстроившаяся когорта, как будто она состояла из старых легионеров Мария или Суллы, была готова мужественно встретить нападение любого врага. Спартак с половиной сторожевой манипулы молча стоял за насыпью, повернувшись в сторону тропинки, чтобы слышать что там происходит. Внезапно послышался радостный крик декана: — Это Эномай И тотчас же находившиеся с ним гладиаторы повторили: — Это Эномай! Вслед за тем послышался могучий голос германца: — Постоянство и победа! Да, товарищи, это я и со мной девяносто три человека наших, поодиночке бежавших из Капуи. 

Легко вообразить какую радость этот приход вызвал в сердце Спартака. Он бросился через насыпь навстречу Эномаю, и оба гладиатора крепко, по-братски обнялись. — О, мой Эномай! — воскликнул фракиец в порыве сильного чувства. — Я не надеялся так скоро увидеть тебя. — И я также, — ответил германец, лаская своими огромными ручищами светлые волосы Спартака и целуя его в лоб. Когда кончились приветствия, Эномай стал рассказывать, как его отряд больше часа сопротивлялся римским когортам. Римляне разделились на две части: одна продолжала сражаться, а другая пошла в обход по улицам Капуи, намереваясь зайти в тыл.

Он, разгадав этот план, оставил защиту заграждений, сооруженных поперек дороги, приказал сражавшимся вместе с ним гладиаторам рассыпаться, укрыться на всю ночь в каком-либо месте, выйти из города поодиночке и соединиться всем под сводами акведука. Рассказал затем, что свыше двадцати товарищей по несчастью пали в ночной битве возле школы Лентула, и что из ста двадцати человек, которые вместе с ним оказывали сопротивление римлянам и потом разбежались по его совету, только девяносто три пришли к нему под акведук Выступив прошлой ночью, они обходными, путями дошли до Помпей, встретили здесь одного из гонцов Спартака, направлявшегося в Капую, получили от него точные сведения о месте, где гладиаторы расположились лагерем. Велика была радость, вызванная приходом этой шестой манипулы. 

Подбросили в костры дров, приготовили скромное угощение; пришедшим были предложены хлеб, сухари, сыр, фрукты и орехи. А после еды все в беспорядке смешались; раздавались одновременные восклицания, знакомые разыскивали друг друга, обнимались и засыпали вопросами: «А, и ты здесь?» — «Как поживаешь?» «Откуда вы пришли?» — «Как добрались сюда?» — «Превосходное место для защиты…» — «Да, мы спасены». — «А как дела в Капуе?» Подобные вопросы и восклицания слышались во всех направлениях. 

Только к часу первых петухов в лагере восставших стало тихо и спокойно. На рассвете зазвучали рожки, и гладиаторы тотчас же выстроились в боевой порядок. Спартак и Эномай произвели им смотр, давая новые распоряжения, внося необходимые изменения в прежние, воодушевляя каждого солдата и снабжая, поскольку было возможно, оружием. 

Затем была произведена смена караула и посланы из лагеря две манилулы: одна — запастись продовольствием, другая — дровами. Все прочие гладиаторы, оставшиеся на площадке, следуя примеру Спартака и Эномая, взяли топоры и другие орудия и начали вынимать из скал камни, чтобы использовать их для метания в неприятеля. Эти камни, старательно заостренные гладиаторами с одной стороны, были собраны в огромные груды и сложены в стороне лагеря, обращенной к Помпее, откуда нападение было не только вероятно, но и неизбежно. В этой работе гладиаторы провели весь день. На заре следующего дня они были разбужены криками часовых, призывавших к оружию. Две когорты римлян, около тысячи человек, под начальством трибуна Гага Сервилиана, взбираясь на гору со стороны Помпей, готовились напасть на гладиаторов в их убежище. 

Сервилиан, два дня спустя после той ночи, когда ему удалось помешать восстанию десяти тысяч гладиаторов школы Лентула, узнал, что Спартак и Эномай с несколькими сотнями мятежников ушли по направлению к горе Везувию. Они грабили виллы, мимо которых проходили (это было ложью — молва по обыкновению преувеличивала и искажала факты), призывая к свободе и к оружию всех рабов и слуг, которые им попадались навстречу. Ввиду этого трибун поспешил в капуанский сенат и попросил разрешения высказать свое мнение о том, что еще можно предпринять для окончательного подавления восстания в самом его зародыше. 

Получив это разрешение, смелый молодой человек, который надеялся на подавлении этого восстания заслужить большие почести и повышение, доказал, насколько опасно было бы оставить Спартака и Эномая в живых и позволить им свободно передвигаться по полям хотя бы в течение нескольких дней, так как к ним ежечасно присоединялись рабы и гладиаторы. Он сказал, что необходимо пойти вслед за бежавшими, настигнуть их, изрубить в куски, а головы их, насаженные на копья, выставить в школе Лентула Батиата на страх остальным. 

Этот совет понравился капуанским сенаторам, пережившим уже столько тревожных часов в страхе перед восстанием гладиаторов; они приняли предложение Тита Сервилиана и опубликовали декрет, по которому за головы Спартака и Эномая была назначена награда в два таланта. Оба вождя вместе с их товарищами были приговорены к распятию на крестах, причем под угрозой самых суровых наказаний воспрещалось свободным и рабам оказывать им какую-либо помощь. Другим декретом сенат Капуи поручал трибуну Титу Сервилиану командование над одной из двух когорт легионеров, находившихся в Капуе, в то время как другая когорта под начальством Центуриона Попилия должна была остаться для наблюдения за школой Лентула. 

Сервилиану было дано право снять в соседнем городе, Ателле, еще одну когорту и с этими силами отправиться на окончательную ликвидацию безумного мятежа. Декреты были переданы для утверждения префекту Мецию Либеону, который чувствовал себя очень плохо от пинка Эномая и от страха. Почти без чувств лежал он два дня в постели в сильной лихорадке. Он подписал бы не два, а десять тысяч декретов, лишь бы избавиться от страха перед бунтовщиками. Таким образом, Тит Сервилиан в ту же ночь выступил в Ателлу, взял там вторую когорту и во главе тысячи двухсот человек кратчайшим путем пришел к Везувию. Ночь он провел на склоне горы и с первой зарей стал подниматься к вершине. Когда солнце взошло, он был уже возле лагеря гладиаторов. Как ни осторожно продвигались римские когорты, выставленный впереди часовой гладиаторов услышал и заметил их на расстоянии выстрела из самострела. 

Раньше чем они дошли до него, он, подняв тревогу, отбежал к соседнему часовому и таким образом, все часовые очень быстро отступили за насыпь, где находились гладиаторы сторожевой полуманипулы, готовые встретить римских легионеров дождем метательных снарядов. Пока гладиаторы спешно строились в боевой порядок, трибун Сервилиан, пустившись бегом, первый испустил яростный крик атаки, повторенный постепенно всеми легионерами и слившийся в оглушительное, страшное и наводящее ужас «барра» — крик слона, с которым римские легионы обычно бросались в атаку. Но едва Сервилиан и передние ряды первой когорты показались перед насыпью неприятеля, как пятьдесят гладиаторов, стоявших позади насыпи, пустили в римлян тучу камней. — Вперед! Вперед во имя Юпитера Статора! Смелее!

 Не унывай! — восклицал трибун, выступая отважно вперед. — В один миг мы будем в лагере этих грабителей и изрубим их всех. Несмотря на ушибы и раны, римляне продолжали бежать к насыпи, достигнув которой, они смогли пустить в дело свое оружие, с силой кидая дротики в тех гладиаторов, которые не были защищены насыпью.

Крики усилились, и схватка начала переходить в ожесточенное кровопролитие. Спартак, наблюдавший происходящее с высоты скалы, на которой стояло его войско, с проницательностью, достойной Ганнибала или Александра Македонского, сразу понял грубую ошибку, допущенную начальником римлян. Сервилиан повел своих солдат сомкнутым строем сражаться на тропинке, где их фронт не мог быть шире, чем в десять солдат рядом, благодаря чему глубокая и плотная колонна римлян была поставлена под град камней. Спартак понял эту ошибку и немедленно использовал ее так, как это ему позволяла занятая им позиция. Он выдвинул своих солдат вперед, расположил их в два ряда во всю ширину площадки с той стороны, откуда началась атака, и приказал им метать в неприятеля камни изо всех сил и без перерыва. — Через четверть часа, — воскликнул Спартак, занявший первое место на краю площадки и бросая камни в римлян, — они обратятся в бегство, и мы, следуя по их пятам, мечами искрошим их в куски! Как он предвидел, так и случилось. Хотя отважный трибун Сервилиан и вместе с ним многие храбрые легионеры достигли насыпи, для соратников, находившихся позади и не имевших возможности пользоваться копьями и мечами, становился невыносимым град камней, усиливавшийся с каждой минутой. Камни разбивали шлемы и латы, наносили ушибы, вызывали кровоподтеки, попадали в голову, оглушали и валили с ног. 

Очень скоро колонна нападавших стала колебаться, раздвигаться, подаваться назад и расстраиваться. Хотя Сервилиан охрипшим голосом требовал от своих солдат, чтобы они твердо выдерживали этот ураган камней, однако напор рядов, которым особенно доставалось, становился все сильнее и сильнее и вызвал, наконец, общий беспорядок. Началась давка, легионеры стали опрокидывать, топтать друг друга и вскоре обратились в бегство. 

Тогда гладиаторы, выскочившие за насыпь, стали преследовать римлян. Эта длинная цепь людей, начинавшаяся от насыпи, из-за которой все время выходили, пылая жаждой мести, гладиаторы, и оканчивавшаяся хвостом колонны римлян, могла показаться наблюдавшему издалека огромной змеей, ползущей и извивающейся по склону горы. Особенность этого очень короткого сражения, так неожиданно превратившегося для римлян в поражение, состояла в том, что свыше двух тысяч людей, одни — убегавшие, другие — преследующие, не могли сражаться. Римляне даже при желании не могли остановиться, так как бежавших впереди теснили сзади, а они в свою очередь теснили передних; по этой же причине не могли остановиться и гладиаторы. 

Узость тропинки и крутизна склона давали этому потоку людей невольную быстроту, и, подобно быстро движущейся лавине, он мог остановиться только у подошвы горы. И действительно, только там, где тропинка переходила в широкую дорогу и где склон горы стал более отлогим, убегавшие могли рассыпаться по соседним полям и ближайшим садам. Только там и гладиаторы могли развернуть свой фронт, рубя и коля легионеров направо и налево.

 Сервилиан остановился, последним напряжением охрипшего голоса призывая к себе своих солдат и оказывая гладиаторам упорнее сопротивление Но не много было таких, которые его услышали и, еще меньше таких, которые примкнули к нему и встретили грудью натиск неприятеля. Основная масса легионеров, пришедшая в полное смятение и беспорядок, охваченная паникой, совершенно рассеялась, и каждый думал только о собственном спасении. 

Спартак с манипулой гладиаторов теснил Сервилиана и сотню храбрецов, дравшихся рядом с ним; завязалась жестокая и кровопролитная схватка, в которой Сервилиан пал от руки Спартака. Число гладиаторов увеличивалось с каждой минутой, римляне быстро были сломлены и перебиты Поражение обеих когорт было окончательное: более четырехсот легионеров было убито, свыше трехсот раненых и нераненых попало в плен. 

Обезоруженные, они согласно приказу Спартака, были отпущены на свободу. Победители потеряли тридцать человек убитыми и около пятидесяти ранеными. Немного позже полудня гладиаторы, надевши шлемы и латы, отнятые у неприятеля, вернулись в свой лагерь на Везувий, унося с собой огромное количество оружия.