Гладиаторам одной школы разрешалось объединяться, например, с целью совместного поклонения богам-покровителям, к которым в первую очередь относились, естественно, Марс и Диана, а также Геркулес, победитель диких зверей и людей, затем Виктория, Фортуна, Немезида и даже лесное божество Сильван, как следует из надписи 177 г. н. э., посвященной гладиаторам Коммода. Совместные занятия тем или иным видом оружия, при строгой иерархии внутри этих видов, также способствовали сплочению соратников.

 Однако существовали и дружественные связи с другими братьями по оружию. Нам известны случаи выражения духа товарищества по отношению к павшим на арене, памятники которым сооружали их соратники либо управляющие школами. На военизированную организацию школ указывают и титулы, которыми награждали активных бойцов, причем речь шла о терминах>и выражениях, созданных в подражание тем, что применяются в военном деле. Мудреная иерархия гладиаторов знала различные ступени и внутри отдельных родов оружия. 

Бойцы первого, второго, третьего и четвертого классов жили в раздельных помещениях, а некоторые из них настаивали Даже на том, чтобы выступать только против бойцов своего ранга. Проявившие себя на арене могли рассчитывать на повышение; тем самым создавалось некое подобие офицерского корпуса, в задачи которого входили присмотр и командование «рядовыми» или «тиронами», как называли новобранцев, а также их тренировка.

 Последние выходили на арену и затем становились ветеранами. Лучшие из лучших превращались со временем в бойцов первого класса. Те, кому в этой игре жизни со смертью удавалось выжить, получали деревянный меч (rudis) как знак освобождения. После этого такой боец становился свободным человеком и мог заняться преподаванием боевого мастерства или выступать сам в гладиаторских играх за хорошую плату. 

Так, Светоний сообщает, что император Тиберий (14–37 гг. н. э.) «приглашал даже отставных заслуженных гладиаторов за вознаграждение в сто тысяч сестерциев». Наряду с различными рангами на военный манер бойцов характеризовали также и звучные либо ласкательные профессиональные имена-клички, которыми наделяла гладиаторов публика или они сами.

 Порой это были имена прославленных бойцов прошлого, порой — героев эпоса, а иной раз и имена прекрасных мальчиков из мифов и легенд, такие, как Гилас, Нарцисс и Гиацинт (свидетельство гомосексуальных страстей и склонностей, доказательством чему служат и надписи, сделанные в честь любимых гладиаторов).

 Вообще к гладиаторам относились хуже, чем к шелудивым псам, но многих поражало присущее им чувство сословной чести. Они считали позорным стремление променять свое кровавое ремесло на какое-нибудь другое либо выступать на арене против более слабого противника. Эпиктет, философ Г столетия н. э., упоминает об императорских гладиаторах, негодовавших из-за того, что им не давали выступать. «Какие прекрасные годы пропадают зря!» — это восклицание Сенека услышал из уст одного мирмиллона, жаловавшегося на бессмысленную потерю времени в правление Тиберия, слишком редко устраивавшего гладиаторские игры. 

Это «безумство храбрых» служило для иных обоснованием циничных рассуждений в защиту столь унизительного для человека развлечения; утверждалось, что гладиаторы при этом получают не меньшее удовольствие, чем публика. Невероятным может показаться и презрение к смерти, с которым миллионы гладиаторов веками вступали в свой последний бой, — и это после всех тех мучений, которые им пришлось испытать до того. 

Даже трусливые становились на арене отчаянными, ибо знали, что любовь к жизни менее всего способна вызвать сострадание зрителей. Осознание своей отверженности порождало в них безумную, яростную храбрость. 

Самые тяжелые ранения они переносили без единого стона. Ни кровавый спектакль, который разыгрывался на арене, ни вид гибнущих товарищей по несчастью не могли поколебать их моральной мощи и силы. 

Цицерон был также поражен столь удивительным мужеством. Почему, спрашивает он в «Тускуланских беседах», в сравнении с этой человеческой пеной римляне выглядят столь убого? «Вот гладиаторы, они — преступники или варвары, но как переносят они удары! Насколько охотнее вышколенный гладиатор примет удар, чем постыдно от него ускользнет! Как часто кажется, будто они только о том и думают, чтобы угодить хозяину и зрителям! Даже израненные, они посылают спросить хозяев, чего те хотят, — если угодно, они готовы умереть. Был ли случай, чтобы даже посредственный гладиатор застонал или изменился в лице?

Они не только стоят, они и падают с достоинством; а упав, никогда не прячут горла, если приказано принять смертельный удар! Вот что значит упражнение, учение, привычка, и все это сделал «грязный и грубый самнит, достойный низменной доли». Если это так, то допустит ли муж, рожденный для славы, чтобы в душе его хоть что-то оставалось вялое, не укрепленное учением и разумом? Жестоки гладиаторские зрелища, многим они кажутся бесчеловечными, и, пожалуй, так оно и есть — по крайней мере, теперь; но когда сражающимися были приговоренные преступники, то это был лучший урок мужества против боли и смерти — если не для ушей, то для глаз».