Во всем мире ныне признано, что М. М. Бахтин (1895–1975) — один из крупнейших или даже вообще крупнейший мыслитель и ученый (в сфере так называемых гуманитарных наук) XX века. Американский «бахтиновед» К. Томсон провозглашает, что «творчество Бахтина, с начала и до конца, являет собой совершенно исключительный по глубине и силе источник идей, освещающий сегодняшний кризис познания… направленность бахтинских идей воспринимается на Западе как принципиальный творческий корректив этого кризиса». 

О том же по-своему говорит германский исследователь бахтинского наследия Р. Грюбель: «…творчество Бахтина имеет своей целью ни больше ни меньше как новое обоснование культуры вообще».
Дело в том, что еще с конца XIX века философия и культурология вступили в период, когда на первый план начали выдвигаться своего рода «кризисные», односторонние, то есть абсолютизирующие какую-либо сторону человеческого бытия, сводящие все к ней одной, концепции: марксизм, фрейдизм, экзистенциализм, прагматизм и т. п. 

Между тем бахтинская мысль, отнюдь не упуская из виду кризисный и даже катастрофический характер своего века, в то же время возрождает, воскрешает такое целостное восприятие и понимание человеческого бытия и сознания, которое было присуще «классической» философии от Платона до Канта. И прежде всего именно в этом, полагаю, ее «совершенно исключительная» (по определению К. Томсона) ценность.
Михаил Михайлович Бахтин родился 17(5) ноября 1895 года в городе Орле, в семье банковского служащего. 

Ранние годы прошли, помимо Орла, в Вильне (ныне Вильнюс) и Одессе, где он посещал гимназии и затем Новороссийский (Одесский) университет. Уже в эти юношеские годы Михаил Михайлович глубоко изучал наследие всемирной мысли и культуры; в беседах с В. Д. Дувакиным, состоявшихся в 1973 году, он рассказывает, что очень рано, с двенадцати-тринадцати лет, погружался в философские трактаты Канта.
В 1914–1918 гг. М. М. Бахтин жил в Петербурге-Петрограде и учился в столичном университете, по-видимому, в качестве «вольнослушателя».

 Здесь Михаил Михайлович так или иначе лично соприкоснулся с виднейшими русскими мыслителями той поры — В. В. Розановым, Н. А. Бердяевым, Н. О. Лосским, А. В. Карташевым и др., с сочинениями которых он был знаком, конечно, и ранее.
В 1918–1923 гг. он находился в западнорусских городах Невеле и затем, с 1920-го, в Витебске и преподавал в местных учебных заведениях. К этому времени двадцатитрехлетний мыслитель достиг в своем развитии очень высокого уровня, и около него сложился философско-религиозный кружок, включавший в себя ряд замечательных людей. В 1919 году в невельском альманахе «День искусства» появилась первая публикация М. М. Бахтина — предельно краткая, но исполненная глубокого смысла статья «Искусство и ответственность». На рубеже 1923–1924 гг. Михаил Михайлович возвратился в Петроград.

 Здесь он продолжает работу над начатыми в Витебске сочинениями — прежде всего трактатом «Философия поступка», который, правда, увидит свет лишь через шесть десятилетий, в 1980-х годах. Первые труды Михаила Михайловича были изданы в силу ряда причин под именами близких ему людей: Волошинов В. Н. Фрейдизм. Критический очерк. 1927; Он же. Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке. 1929; Медведев П. Н. Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику. 1928. В наше время они переизданы в серии «Бахтин под маской». 

В начале 1929 года выходит в свет первое издание (уже под собственным именем) всемирно знаменитой ныне книги Михаила Михайловича «Проблемы творчества Достоевского». Но незадолго до появления книги, 24 декабря 1928 года, М. М. Бахтин был арестован вместе с большой группой так или иначе связанных с ним людей и 22 июля 1929 года приговорен к «заключению в концлагерь сроком на пять лет». Он обвинялся (надо прямо сказать, без каких-либо реальных оснований) в принадлежности к «подпольной контрреволюционной организации», пропагандировавшей «религиозные и националистические настроения». 

В силу того, что осужденный страдал тяжелой формой остеомиелита и пребывание в концлагере грозило ему быстрым смертельным исходом, мера «наказания» благодаря ходатайствам М. Горького и А. Н. Толстого была заменена ссылкой в город Кустанай в северном Казахстане, где Михаил Михайлович и прожил около семи лет, работая экономистом-бухгалтером в местном «Райпотребсоюзе».
Окончание срока ссылки не отменяло запрет на проживание в крупнейших городах СССР, тем более в столицах, и в 1936 году М. М. Бахтин стал преподавать в Мордовском педагогическом институте в городе Саранске. В следующем году он вынужден был покинуть Саранск и до 1945 года жил в дальнем Подмосковье, в городке Кимры и его окрестностях, соблюдая правило о так называемом «сто первом километре» (то есть о проживании на не менее чем стокилометровом расстоянии от столицы), и работал школьным учителем. Здесь, в силу обострения болезни, ему пришлось ампутировать ногу (в 1938 году).
В 1945 году Михаил Михайлович возвратился в Саранск, где продолжил преподавательскую работу в институте. В 1967 году М. М. Бахтин (вместе с другими его «подельниками») был «реабилитирован» и в 1969 году переехал в Москву, где он и скончался 7 марта 1975 года, не дожив нескольких месяцев до своего восьмидесятилетия.
Для осознания всего драматизма судьбы М. М. Бахтина следует задуматься о том, что в расцвете сил (к моменту ареста ему исполнилось тридцать три года) он был, в сущности, лишен возможности публиковать свои труды. 

Правда, в силу, так сказать, инерции вскоре после ареста вышли в свет его книга о Достоевском и затем две небольших статьи о Толстом. Но затем все попытки выступить в печати не имели успеха в течение тридцати с лишним (!) лет — до 1963 года, когда появилось новое значительно дополненное издание книги о Достоевском.
Но, как это ни удивительно, Михаил Михайлович, не имея сколько-нибудь основательных надежд на опубликование своих трудов, продолжал интенсивную творческую деятельность все это долгое время и в Кустанае, и в Кимрах, и в Саранске. В 1946 году ему удалось защитить диссертацию, посвященную величайшему французскому художнику слова Франсуа Рабле, и стать кандидатом филологических наук, каковым он и сошел в могилу, ибо позднее отказался, например, от настойчиво предлагаемого ему звания профессора.

 В разговоре со мной он с улыбкой, но все же вполне серьезно объяснил свой отказ так: «Я — философ, а философ должен быть „никем", ибо иначе он может начать приспособлять философию к своему социальному положению». Между прочим, уже сам факт защиты диссертации М. М. Бахтиным вызвал в 1947 году крайне резкие нападки в так называемой «партийной печати». И если учитывать, что в 1929 году Михаил Михайлович был осужден по политическому обвинению, которое с него не сняли, могут возникнуть известные недоумения: почему ему при «тоталитарном» режиме 1940 — начала 1950-х годов позволили не только оставаться на свободе, но и преподавать в высшем учебном заведении? В связи с таким — естественным в наше время — вопросом следует сказать, что тогдашняя ситуация в стране была намного сложнее, чем изображается ныне в средствах массовой информации.

 В ходе жестоких репрессий имели место «неожиданные», пока еще не понятые до конца «отклонения».
Так, на рубеже 1920–1930-х годов были подвергнуты беспощадному осуждению и пережили заключение и ссылку многие начавшие свой путь еще до революции виднейшие представители русских гуманитарных наук: философы А. Ф. Лосев, С. Н. Дурылин, историки С. В. Бахрушин, С. Б. Веселовский, Ю. В. Готье, Б. Д. Греков, Е. В. Тарле, Н. В. Пигулевская (арестованная вместе с М. М. Бахтиным), филологи В. В. Виноградов, В. Л. Комарович и др.; их, как и М. М. Бахтина, обвиняли, в частности, в «русском национализме». Однако в середине 1930-х годов они были возвращены к работе (а почти все их гонители, напротив, репрессированы) и вскоре стали академиками, членами-корреспондентами, профессорами, орденоносцами и т. п. (кстати, упомянутые бывшие ссыльные академики Тарле и Виноградов оказывали поддержку своему собрату по судьбе Бахтину). Роль этих людей в дальнейшем развитии русской культуры была неоценимой, поскольку лучшие представители новых поколений отечественной философии, истории, филологии, начинавшие свой путь в 1940–1960-х годах, так или иначе восприняли их уроки. 

Каким образом и почему все это произошло, нам еще предстоит исследовать и понять. Но тот факт, что М. М. Бахтин после расправы над ним в 1929 году смог работать институтским преподавателем и даже защитить диссертацию, свидетельствует об определенном изменении в политической «линии» — хотя до 1963 года Бахтин все же не смог издать свои труды.
Говоря о тридцати с лишним годах, в течение которых Михаил Михайлович, продолжая творить, не печатался, нельзя не упомянуть о его единственной истинной опоре тех долгих лет — его жене, друге и незаменимой помощнице Елене Александровне (1901–1971), без которой он едва ли смог бы не только предаваться творческой работе, но и вообще выжить. 

Ее кончина 14 декабря 1971 года была для Михаила Михайловича крушением всего его личного мира, и оставшиеся ему три с небольшим года он, в сущности, не жил, а доживал…
К счастью, Елена Александровна успела увидеть триумф своего супруга, перед которым она преклонялась со времени их знакомства в 1920 году. В 1963 году вышло новое издание книги о Достоевском, в 1965-м — трактат (на основе диссертации) «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса»; начиная с 1967-го стали появляться переводы этих трудов на иностранные языки. В журналах публиковались одна за другой бахтинские статьи. Вокруг его работ развернулась широкая полемика в печати, ему писали и посещали его многочисленные почитатели.
Но надо прямо сказать, что сам Михаил Михайлович воспринимал все это без особого воодушевления. Он был действительно очень рад появлению в 1963 году нового издания книги о Достоевском, поскольку оно являло собой его возвращение в печать после тридцатичетырехлетнего «небытия». 

Но последующие издания не вызывали у него удовлетворения, ибо он судил свои труды строже, чем кто-либо. Книгу о Рабле, например, он в 1965 году никак не хотел отдавать в издательство, уверяя, что она еще требует большой доработки, и автору этих строк пришлось вырвать рукопись из его рук (вырвать в прямом смысле, буквально, — что может засвидетельствовать присутствовавший при этой странноватой сцене литературовед Д. М. Урнов), ибо из-за задержки она могла «выпасть» из издательского плана, и ее выход в свет был бы надолго отсрочен. 

Михаил Михайлович не очень уж ценил многие свои великолепные труды, поскольку он считал себя философом, а ему приходилось выступать в качестве филолога, литературоведа; иначе вообще нельзя было рассчитывать на появление его трудов в печати.
Но позволительно «поспорить» с Михаилом Михайловичем, сетовавшим, что он вместо прямого философствования обращается к «материалу» литературы. Главное здесь в том, что подлинно великое творчество способно превратить даже самые неблагоприятные обстоятельства жизни в благоприятные. Так, например, даже каторжные годы Достоевского не только не нанесли ущерб его гению, но безусловно способствовали исключительному углублению и расширению его видения мира (это, разумеется, отнюдь не означает «одобрения» постигших Федора Михайловича тяжких испытаний).
И тот факт, что два главных труда Бахтина посвящены исследованию художественных миров Достоевского и Рабле, не помешал, как мне представляется, воплощению в них собственно философского содержания. В книге о Достоевском перед нами предстает глубочайшая философия личности, и нет сомнения, что мир Достоевского открывает для осуществления этой цели «идеальные» возможности. 

А книга о Рабле есть своего рода открытие философии народа, и опять-таки трудно назвать другой столь же превосходный «материал» для реализации этого замысла.
Употребляя слово «материал», я вовсе не хочу сказать, что для Михаила Михайловича творчество Достоевского и Рабле выступало только как «средство» решения философских задач. Его книги представляют собой одновременно и наиболее глубокое исследование этих художественных миров, и философия здесь ни в коей мере не противоречит филологии; они как раз обогащают друг друга.
Это всецело относится и к остальным основным работам М. М. Бахтина, вошедшим в его книги «Вопросы литературы и эстетики» (1975) и «Эстетика словесного творчества» (1979, 2-е изд. — 1986). 

И между прочим, вроде бы собственно философский бахтинский труд, написанный (хотя и не вполне законченный) еще в 1920-х годах, — «Философия поступка» — постоянно обращается к художественной литературе, органически соединяя философию с филологией.
В кратком очерке невозможно охарактеризовать — хотя бы даже и в самых общих чертах — конкретное философское и филологическое содержание трудов М. М. Бахтина, ибо им присущи редкостное богатство идей, многообразие, уникальная смысловая емкость. Даже самые краткие бахтинские статьи и заметки дают повод для серьезнейших размышлений. 

Закономерно, что с 1992 года в Витебске, где жил когда-то молодой Михаил Михайлович, издается специальный журнал «Диалог. Карнавал. Хронотоп» (главный редактор — Н. А. Паньков), посвященный мыслителю; известен еще только один подобный журнал — кантовский в Германии… Без изучения бахтинского творчества не может сегодня обойтись ни один человек, всерьез интересующийся проблемами философии, филологии и вообще гуманитарным знанием.