Полная загадка! Еще не родились Гоголь и Котляревский, еще не отправился шляться между домами загадочный Сковорода, еще не вылез на московскую службу Феофан Прокопович, придумавший Петру I идеологию целой империи… 

Так неужели тогда у них вообще никакой культуры не было? И кроме безглазых кобзарей, торговавших на площадях заунывными думами, они не знали других развлечений? Только лопали свои галушки и валились друг на друга делать новых, подобных себе галушкоедов? Не верю! Что-то же у них должно было существовать для всеобщего пользования – какой-то примитивный эквивалент театра, кино и «мыльной оперы»? И оно у них было!

 Причем очень похожее на телевизор – только без электричества. А называлось – вертеп. Сегодня это слово употребляется исключительно в переносном смысле. Когда в Верховной Раде парламентарии начинают тягать друг друга за чубы, говорят, что это «вертеп». Когда кто-то циничный и похотливый, прикидываясь святошей, разводит байки о морали, нынешнюю «вседозволенность» он обязательно обзовет этим словечком. Когда просто переругаются между собой тетки на базаре, то самая образованная из них непременно скажет: «Та це вертеп якийсь!» 

Но вот что «оно» такое на самом деле, никто толком не видел и не знает, несмотря даже на то, что в энциклопедии об этом явлении сказано: «старинный кукольный театр на Украине. Возник в XVII в… Представления вертепа шли в специальном ящике (»скрыньке»), который по внешнему виду напоминал двухэтажный домик, своеобразную двухъярусную сцену. Вертепщик, передвигая деревянные куклы, прикрепленные к проволоке, произносил текст, изменяя голос соответственно характеру каждого персонажа. Персонажи вертепа – интересные социально-бытовые типы, разговаривавшие на сочном народном языке. Наиболее популярными среди них были: Запорожец, Москаль (Солдат), Цыган, Баба, Дьяк, Шинкарка и др.». В общем, правда. Но не вся. Баба, может, и «социально-бытовой тип». А вот Цыган? Даже из названия возникает подозрение, что, скорее, национальный. Тем более что еще несколько типов даже не названо. От XVII—XVIII веков сохранилось несколько записей вертепных пьес. Увы, полностью они публиковались только в дореволюционное время крошечными тиражами, если не считать репринтного издания начала 1990-х – книги «Обычаи, нравы и поверья малороссиян», где воспроизведена одна из этих старинных комедий. Почему? 

Да потому, что с нынешней точки зрения они потрясающе неполиткорректны! Судите сами. В журнале «Киевская старина» за 1882 год (т. IV) мне удалось отыскать две статьи об украинском вертепе. Одна из них была подписана известным культурным деятелем и меценатом позапрошлого столетия Григорием Галаганом. «Совершенно случайно, – писал он, – старинный вертеп сохранился в имении моем Сокиринцах… 

По рассказам моего отца, в 1770-х годах к моему прадеду зашли с вертепом киевские бурсаки. Вероятно, их представление принято было с большим сочувствием, потому что мой прадед, удержав на некоторое время странствующих артистов, устроил для себя вертеп, причем бурсаки передали вертепный текст и нотное пение местному хору певчих, существующему непрерывно до сих пор». Над всеми действующими лицами, продолжает Галаган, «господствует Запорожец». В речах его «много глубокого своеобразного юмора, а в его действиях много сознания силы и господства, хотя и выражающегося в грубой форме: он всех и все побеждает, одинаково не понимая ни чувства уважения к кому бы то ни было, ни чувства страха пред кем или чем-либо». Уважения действительно маловато. Зато юмора – хоть отбавляй. Запорожец появляется в сцене, представляющей шинок, в котором пирует Поляк. Тот сразу же убегает, заслышав его песню о том, что «не буде краще, як у нас на Україні! Що немає жида, що немає ляха: не буде ізміни!» Казак сразу же начинает хвастаться: Случалось мені, і не раз, В степу варить пиво: Пив турчин, пив татарин, Пив і лях на диво; Багацько лежить І тепер з похмілля Мертвих голов і кісток З того весілля. Но, оказывается, что у «героя» нет денег, чтобы расплатиться в шинке, принадлежащем, естественно, еврею. 

Потому что он – «козак Іван Виногура, у його добра натура. В Польщі ляхів оббирає, а в корчмі пропиває». Зато жажда алкоголика просто одолевает. «Запорожец пьет водку из барила, еврей поддерживает барило и дрожит от страха», – пишет Галаган. Потом они начинают ругаться и драться. Наконец Запорожец убивает шинкаря, а потом подходит к колоколу и «ведет при этом довольно бессмысленные речи пьяного человека». 

Дальше в той же манере главный герой расправляется с Чертом, потом хочет покаяться и зовет священника. Но тот оказывается униатским попом. Запорожец хочет бить и его со словами, что «уніатських попів не бив, а з них живих кожу лупив». Однако проворный отступник от православия туг же дает деру, вызвав одобрительную реплику своего мучителя: «Добре зробив, що втік!» Играет музыка. «Этою последнею победою над всеми своими врагами оканчиваются сцены с Запорожцем, – завершает свое исследование Галаган, – прощаясь со зрителями, казак как будто чувствует, что он не всем мог угодить своими дерзкими выходками, и, уходя со сцены, говорит: Що ж, панове? По сій мові Будьмо здорові! З пісні слова не викинеш А що було, то барзо прошу про те не поминати, Бо вже піду під курінь віку доживати. Не стоит, наверное, выбрасывать слова и из истории культуры. Хотя кому-то она и может показаться не очень культурной. Что было, то было. Даже если это всего лишь сплошной вертеп! Родная история вообще любит ходить по кругу. Задолго до того, как Лесе Украинке припечатали подобострастное провинциальное прозвище «украинская Сафо», ту же кличку носила еще одна поэтесса. Звали ее Маруся. Жила она в Полтаве в середине XVII века и была дочерью казачьего урядника Гордея Чурая, казненного поляками в 1638 году. В исторической памяти Маруся застряла в основном благодаря песне «Ой не ходи, Грицю, та й на вечорниці», а еще как одна из первых украинских женщин-химиков. Она знала где, когда и какое зелье копать, в каких пропорциях его смешивать и как за считанные минуты молодого, здорового, только что скакавшего в гопаке казака превратить в неподвижно лежащий труп в шароварах. Жертвой научных познаний Маруси и оказался Григорий Бобренко – казак того же Полтавского полка. Пообещав взять поэтессу в жены, он неожиданно изменил решение и женился на некой Гале Вишняк. 

Пылкое сердце девы-химика не выдержало и подсказало травонуть незадачливого Грицька, о чем осталось собственноручное стихотворение Маруси: У неділю рано зіллячко копала, А у понеділок переполоскала. У середу рано Гриця отруїла. У четвер надвечір Гриценько помер, А прийшла п'ятниця – поховали Гриця. Можно ли после этого называть Марусю «воплощением нравственной красоты украинского народа»? Трудно сказать. По современному Уголовному кодексу она пошла бы по статье «преднамеренное убийство с отягчающими обстоятельствами» (Гриць-то полтора дня мучился, выхаркивая перед смертью свои внутренности). 

Но если взять в качестве основного правила народной морали принцип: «І сам не гам, і другому не дам!» то тогда, конечно, Маруся – идеал. Действовала она строго по его рекомендациям. И сложенная ею песня имеет любопытное продолжение: А в суботу мати дочку била: – Нащо ж ти, доню, Гриця отруїла? – О мати, мати, жаль ваги не має: Нехай же Грицько двоїх не кохає! Нехай він не буде ні тій, ні мені Нехай дістанеться сирій землині. По версии, изложенной князем Шаховским в статье «Маруся – малороссийская Сафо» (в книге «Сто русских литераторов», т.І, СПБ, 1839), от казни отравительницу спас только Богдан Хмельницкий.

 Психически неуравновешенную полтавскую барышню он помиловал «с учетом головы» ее отца, казненного в Варшаве. После помилования Маруся недолго жила на свете и умерла в 1653 году в возрасте двадцати восьми лет. Как утверждает Шаховский – в покаянии. Как бы то ни было, эта бессмысленная уголовная история сумела поразить даже наших диковатых предков, живших в ту эпоху, когда людей резали чаще, чем свиней.