В послевоенное время в СССР ходил такой анекдот:
«Два приятеля разговаривают по телефону.
— Ты уже съел пирог, который тебе вчера дала моя жена?
— Съел.
— И жена твоя съела?
— Да.
— Ну тогда передай его Мише — он тоже хочет его попробовать».
Для человека, мало знакомого с советскими реалиями, анекдот покажется несмешным и абсолютно бессмысленным. Однако смысл здесь заложен, и весьма неоднозначный. Во времена, когда преследовалось любое инакомыслие, цензура буквально под лупу просматривала каждое печатное слово, чтобы, не дай бог, не прошло что-нибудь подозрительное и опасное для власти, а любой телефон мог прослушиваться без всяких на то санкций и обязательных юридических процедур, говорить о самиздате надо было с осторожностью, общаясь языком полунамёков. Конечно, такая конспирация иногда выглядела совсем уж неуклюже, и люди сами смеялись над такими конспиративными приёмами. Правда, если о распространителях самиздата становилось известно «соответствующим компетентным органам», то тут уже было не до смеха. На языке советских законов это называлось так: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания». И дальше соответствующие выводы…
Люблю грозу в конце июня,
Когда идёт физкультпарад.
И мрачно мокнет на трибуне
Правительственный аппарат.
Автор этих строчек поэт Николай Глазков не любил и не хотел писать стихи о «строителях коммунизма» и «гениальных вождях трудового народа». Естественно, государственные издательства такую его поэзию не жаловали и печатать отказывались с завидной регулярностью. В общем, не светило поэту когда-нибудь увидеть свою книгу с названием какого-нибудь «издата» на титульном листе (в СССР подобным образом сокращалось слово «издательство», например Гослитиздат или Профиздат). И однажды, в конце 1940-х годов, Глазков на рукописи вместо предполагаемого издательства написал: «Самсебяиздат». Позже такое саркастическое сокращение преобразовалось в «самиздат», не переводимое на другие языки слово, обозначавшее подпольную систему тиражирования и распространения запрещённой властями литературы и публицистики. Появился и «тамиздат» — полиграфические издания, печатавшиеся за рубежом и нелегально ввозимые в СССР.
Если взглянуть шире на эти понятия, то «самиздат» и «тамиздат» существовали в России с незапамятных времён. Цари-батюшки не любили всяческую «ересь» не меньше, чем сменившие их коммунистические вожди. Недаром тот же Пётр I издал «Его Императорского Величества Указ о тех, кто взаперти пишет». «Житие протопопа Аввакума», «Прелестные письма» Емельяна Пугачёва, «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева — типичные примеры дореволюционного самиздата. А герценовский «Колокол» или ленинская «Искра» — яркие представители «тамиздатовской» нелегальной прессы.
После прихода к власти в 1917 году большевики, основываясь на собственном опыте, почти сразу же обезопасили себя от влияния неподконтрольного печатного слова. Уже к середине 20-х годов все негосударственные средства массовой информации, типографии и издательства перешли под контроль Коммунистической партии и государства, независимость суждений и мысли в журналистике была искоренена, а вся издательская деятельность была поставлена под жёсткое давление цензуры.
В СССР самиздат как явление появился после начала хрущёвской оттепели и состоявшегося в 1956 году XX съезда партии. Интересно, что одним из первых образцов советского самиздата был знаменитый доклад Хрущёва «О культе личности Сталина». Доклад этот был закрытым и в официальной советской прессе в полном объёме опубликован только после начала перестройки, однако по стране ходило достаточно большое количество машинописных копий. И всё же расцвет самиздатовской культуры в стране связан не с политикой, а с поэзией. Интеллигенция, да и вся страна, буквально не могла надышаться воздухом свободы, который, казалось, нахлынул всерьёз и надолго, и с восторгом читала творения поэтов, за одно упоминание которых несколько лет назад можно было лишиться свободы.
Интерес к поэзии спровоцировал и первые в истории СССР несанкционированные и не планируемые сверху литературные собрания. 28 июня 1958 года в Москве был открыт памятник Маяковскому. Состоялась, как и положено, торжественная церемония, на которой официальные поэты читали свои стихи. Церемония закончилась, «государственные» поэты ушли, а их место заняли те, кто членом Союза писателей СССР не значился. Читали как свои стихи, так и стихи запрещённых и репрессированных поэтов. Поэтический вечер продолжался допоздна, публике и самим поэтам это действо так понравилось, что идея сделать встречи регулярными, здесь же, у вновь открытого памятника Маяковскому, возникла сама собой. Власть поначалу отнеслась к этому вполне лояльно, в газете «Московский комсомолец», одной из самых либеральных газет того времени, появилась даже заметка, одобряющая поэтические собрания возле памятника Маяковскому. Однако либерализм был недолгим, вместо понятия «литературное собрание» в отчётах и газетных публикациях всё чаще начали появляться выражения «сходки антисоветских элементов» и «сборища безыдейных псевдопоэтов». Милиционеры и дружинники стали задерживать чтецов, отбирать у них листки с машинописными текстами. Фамилии задержанных сообщались на место работы или учёбы, и обычно за этим следовало изгнание с соответствующей характеристикой (именуемой в народе «волчьим билетом»), устроиться с которой на нормальную работу было невозможно.
Примерно по той же схеме развивалась ситуация и с самиздатом. В «буйных» головах студентов и молодых интеллигентов возникала идея издавать что-то своё, новое, ещё не открытое и неизвестное читателю, причём о возможных последствиях они не задумывались. Один из родоначальников самиздата, поэт и диссидент Александр Ильич Гинзбург, в середине 50-х работавший журналистом в «Московском комсомольце», вспоминал о том, как у него родилась мысль издавать свой журнал «Синтаксис»: «Пришла идея, которую мои друзья назвали сумасшедшей, — выпускать свой собственный журнал без всякой цензуры. Выпускать подручными средствами, то есть на пишущих машинках. Это единственный множительный аппарат, который был у нас в руках. Тогда мы не думали — посадят или не посадят, — в то время мы думали о том, что печатать». Одновременно с «Синтаксисом» в Ленинграде появляются литературная газета «Культура», журнал «Голубой бутон», а также один из первых публицистических самиздатовских бюллетеней «Информация».
Власть некоторое время не реагировала на эти «шалости», но быстро спохватилась и не ограничивалась только лишь одним «волчьим билетом». Начались первые процессы против самиздатовцев. Обычно они успевали выпустить два-три номера своих газет и журналов, в самом лучшем случае — до десятка, после чего следовал арест и суд. Александр Гинзбург, например, успел выпустить всего три номера (в них были опубликованы стихи таких гениев поэзии, как Булат Окуджава, Иосиф Бродский и Белла Ахмадулина), после чего получил два года лагерей. Но процесс уже пошёл. «Мой арест никого не напугал, — вспоминал Александр Ильич в интервью „Радио Свобода“. — Появилось ещё несколько, до десятка, разных самиздатских журналов. Появилось само слово „самиздат“, которого в „синтаксисовские“ времена ещё не было».
Самым же известным и громким процессом в истории самиздата стал суд над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем, опубликовавшими за рубежом свои произведения. Синявский и Даниэль не были первыми, кто пошёл таким путём. В 1957 году в Италии, а затем и в других странах, был опубликован знаменитый роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго». В 1958 году писателю была присуждена Нобелевская премия, однако на родине этот символ наивысшего признания гения слова вызвал дикое раздражение властей. Факт присуждения Нобелевской премии был назван «идеологической акцией», после чего в советской прессе была развёрнута кампания жестокой травли Пастернака. Бориса Леонидовича исключили из Союза писателей СССР и завели уголовное дело. В конце концов писатель был вынужден покаянно отказаться от премии.
Синявский и Даниэль, учтя горький опыт автора «Доктора Живаго», были осторожнее: свои произведения они опубликовали под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак. Однако конспирация не помогла — КГБ «вычислил» Синявского и Даниэля, и осенью 1965 года они были арестованы. Власть, естественно, широкой огласки этого дела явно не желала, намереваясь посадить неугодных писателей без лишнего шума, но это был первый арест, о котором сообщили все вещавшие на СССР западные радиостанции. «Дело» Синявского и Даниэля стало началом правозащитного движения в СССР, 5 декабря 1965 года в Москве на Пушкинской площади прошла первая в СССР демонстрация правозащитников под лозунгами «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!» и «Уважайте советскую конституцию!».
«Видимо, этим арестом новое советское руководство объявляло войну самиздату — его авторам, распространителям и читателям, — писала в своей книге „История инакомыслия в СССР“ известная правозащитница Людмила Алексеева. — Не только друзья и знакомые арестованных, но и вовсе незнакомые люди горячо обсуждали, во что это выльется. Расправятся ли с арестованными втихую или устроят „показательный“ процесс по образцу сталинских?». Да, война самиздату была объявлена — Синявский и Даниэль были осуждены на 7 лет строгого режима и 5 лет ссылки. Однако, несмотря на обвинительный приговор, писатели и поддерживавшие их на протяжении всего процесса правозащитники в определённой степени чувствовали себя победителями. Они не каялись, как это было раньше, не просили суд, как в сталинские времена, «судить без всякого снисхождения», а открыто отстаивали своё право на свободу слова (которая, кстати, была гарантирована соответствующей статьёй советской конституции). Кроме того, получивший широкую огласку процесс Синявского и Даниэля сыграл объединяющую роль в правозащитном движении СССР. Да и цели своей власть не достигла: «акция устрашения» самиздатовцев не удалась — распространение самиздата и изданных за рубежом книг не только не прекратилось, но и наоборот, возросло во много раз.
Важной вехой в истории самиздата стало появление в 1968 году «Хроники текущих событий» — машинописного правозащитного бюллетеня, выходившего с 1968 по 1983 год. Всего за этот период вышло 63 выпуска «Хроники». С первых номеров определился характерный стиль бюллетеня — только факты, и никаких оценок. И этот стиль некоторое время позволял издавать «Хронику» практически открыто. Хоть авторы и не указывали своих имён, однако хорошо было известно (и читателям «Хроники», и КГБ), что своеобразным «главным редактором» бюллетеня являлась правозащитница Наталья Горбаневская. С точки зрения законов, в «Хрониках» не было ничего запрещённого. И КГБ некоторое время проявляло юридическую щепетильность — нельзя же арестовывать людей, языком фактов рассказывающих о жизни СССР без каких-либо призывов к смене власти. Правда, слишком уж долго органы не церемонились: через полтора года после выхода первого номера Наталья Горбаневская была арестована, позже такая же участь постигла многих людей, связанных с изданием и распространением «Хроники».
Особенностью «Хроники текущих событий» был способ сбора информации, которую издатели получали, пользуясь традиционной самиздатовской схемой, только работавшей в обратном порядке. «„Хроника“ не может, как всякий другой журнал, указать на последней странице свой почтовый адрес, — было указано в общении к читателям. — Тем не менее, каждый, кто заинтересован в том, чтобы советская общественность была информирована о происходящих в стране событиях, легко может передать известную ему информацию в распоряжение „Хроники“. Расскажите её тому, у кого вы взяли „Хронику“, а он расскажет тому, у кого он взял „Хронику“ и т. д. Только не пытайтесь единолично пройти всю цепочку, чтобы вас не приняли за стукача».
1970-е гады стали десятилетием «самиздатовского бума». Один за другим появлялись всё новые журналы и бюллетени различных направлений: литературные, правозащитные, религиозные, национальные. Существенно расширился и контингент читателей и распространителей подпольной литературы. В процесс были вовлечены едва ли не все слои городского населения всех возрастов, от старшеклассников до почтенных старушек, по ночам перепечатывавших на допотопной машинке Булгакова или Солженицына.
В это же время сложилась и устоявшаяся схема распространения самиздата. Простому советскому человеку был доступен только один вид множительной техники — печатная машинка (лишь небольшая часть самиздатовских книг размножалась фотоспособом, на допотопных электрографических машинах «Эра»). На Западе уже давно чуть ли не в каждой булочной стояли копировальные аппараты, в СССР же подобная техника была большой редкостью. И дело здесь не в технической отсталости. Власти понимали: если разрешить населению бесконтрольно пользоваться множительной техникой, то впору будет закрывать все государственные издательства, поскольку самиздатовская литература будет распространяться с невероятной скоростью. Если к какому-нибудь энтузиасту попадало интересное, на его взгляд, произведение, он отпечатывал несколько копий, которые раздавал своим знакомым. А дальше начиналась цепная реакция — знакомые размножали копии, отдавали своим знакомым и так далее. «По ком звонит колокол» Хемингуэя, «Мрак в полдень» Кестлера, «1984» Оруэлла, «Доктор Живаго» Пастернака, «Собачье сердце» Булгакова, творения Набокова и Солженицына — по стране ходили тысячи отпечатанных копий этих и многих других произведений. Едва ли можно говорить обо всём советском обществе, но интеллигенция «вирусом» самиздата была поражена практически поголовно.
Интересно, что для многих людей, которые «благодаря» власти были лишены из-за своих убеждений средств к существованию, самиздат был способом заработка. Способом, надо сказать, опасным, но другого выбора у них не было. «Нас с мужем обоих выгнали с работы, и муж устроился на очень низкооплачиваемую работу, а у меня вообще не было работы, — вспоминала Людмила Алексеева. — И в это время как раз мой младший сын окончил школу. Ему надо в университет идти, а у него уже в 9–10-м классе школьная форма — вот так вот рукава, вот так вот брюки и залатанные колени — ну, в общем, надо одеть. И выяснилось, что покупать надо всё: костюм, пальто, ботинки, ну всё-всё-всё. Ну откуда деньги взять? И я подумала-подумала, и в то лето, когда он сдавал экзамены в университет, напечатала несколько самиздатских книг. И тем же математикам продала потом, и в самиздат одела своего сына — то есть не дорого, но во всё новое!».
Конечно, с точки зрения тиражей самиздат не мог соперничать с государственными издательствами. Но по степени влияния на культурную жизнь советского социума самиздатовская литература составляла серьёзную конкуренцию литературе официально разрешённой. «Вторая литература» — так определял самиздат Андрей Синявский, и это определение очень точно характеризует значение самиздата. Понимала значение самиздата и власть, недаром слово «самиздат» в середине 1960-х гадов появилось и в лексиконе работников КГБ. Особенно органы пугала постепенная трансформация направленности самиздатовских публикаций от литературно-поэтической к политической. «Самиздат претерпел за последние годы качественные изменения, — говорилось в одной из докладных записок КГБ. — Если пять лет назад отмечалось хождение по рукам главным образом идейно-порочных художественных произведений, то в настоящее время всё большее распространение получают документы программно-политического характера» (этот и многие другие документы из архивов КГБ стали известны благодаря титанической работе корреспондента «Радио Свобода» Владимира Тольца).
После начала перестройки, когда были отменены практически все ограничения, касающиеся свободы слова и информации, страну охватил газетный и издательский бум, и необходимость тратить огромные усилия на перепечатывание самиздатовских копий попросту отпала сама собой. Одной из последних значительных самиздатовских публикаций стал доклад Бориса Ельцина на октябрьском 1987 года Пленуме ЦК КПСС, в котором будущий первый президент России подверг резкой критике действия руководства страны и лично М. Горбачёва. А после августовских событий 1991 года самиздат практически исчез как явление.
В заключение темы самиздата вспомним один исторический курьёз, совершенно парадоксальный с точки зрения нормальной логики, но вполне закономерный с точки зрения логики советской. Никита Сергеевич Хрущёв, по сути дела, «спровоцировал» появление самиздата, и с его же ведома в СССР начались гонения на самиздатовцев. В 1964 году Никиту Сергеевича сместили и отправили в ссылку на дачу, практически изолировав от внешнего мира. И вот она, ирония судьбы бывшего партийного лидера: человек, который стремился искоренить самиздат, сам в итоге был вынужден стать самиздатовцем. Хрущёв писал мемуары и, прекрасно понимая, что в СССР они напечатаны не будут, целенаправленно готовил их к изданию на Западе. Каким-то образом о мемуарах Хрущёва стало известно высшему партийному руководству. Бывшего генсека по этому поводу вызвали на заседание Комитета партийного контроля, но Никита Сергеевич, как истинный самиздатчик, всё отрицал. В 1982 году, спустя десятилетие после смерти Хрущёва, его воспоминания были изданы в Нью-Йорке, попали в СССР и стали одним из «самиздатовских бестселлеров»… |
Главная