«Я был суров по праву войны, что было продиктовано тогдашним моим положением».
О событиях в Яффе Наполеон полтора десятка лет спустя рассказал лорду Эбрингтону, посетившему его на острове Эльба: «В Яффе я действительно приказал расстрелять около двух тысяч турок. Вы находите, что это чересчур крутая мера? Но в Аль-Арише я согласился на их капитуляцию под условием, что они возвратятся в Багдад. Они нарушили это условие и заперлись в Яффе; я штурмом взял этот город. Я не мог увести их с собой в качестве пленных, потому что у меня было очень мало хлеба, а эти молодцы были слишком опасны, чтобы можно было вторично выпустить их на свободу, в пустыню. Мне ничего другого не оставалось, как перебить их».
Удивительное дело! Умертви французы всех находившихся в крепости янычар, никто бы не бросил им слова упрека – тем более, после того, как эти варвары убили парламентеров и глумились над трупами.
Но французы вначале пощадили неприятеля и обещали сохранить жизнь пленным, а затем перебили несчастных. При этом взятые при Аль-Арише янычары составляли не более одной трети гарнизона Яффы.
Тяжелую моральную травму получил Евгений Богарне – именно он обещал обреченным жизнь, если те сдадутся в плен.
Приукрасил ли Наполеон картину, пытаясь оправдаться? Сколько было расстрелянных – две, три, четыре тысячи?
Безусловно, отпусти он их еще раз «под честное слово», они без зазрения совести продолжили бы свой варварский промысел.
Решение о расстреле пленных было принято на военном совете, продолжавшемся три дня. В нем участвовали Бертье, Клебер, Ланн, Бон, Каффарелли и еще несколько генералов. Предлагалось препроводить албанцев в Египет, но это потребовало бы отвлечения сил на эскорт.
Легко осуждать, и не стоит оправдывать. «Законы военного времени» принимают не парламенты, а вожди, скованные тяжкими обстоятельствами.
Наполеон рассказывал разным людям, что хотел приказать врачам отравить опиумом некоторое число больных в своей армии. Все участники событий, в том числе главный врач Сирийской армии доктор Деженетт и «мюнхенский врач» Ассалини, недолюбливавший Наполеона, признавали, что он проявлял заботу о больных и раненых солдатах.
«Он сделал то, чего ни один полководец до него не делал: посетил лазареты, где лежали чумные больные, беседовал с ними, выслушивал их жалобы, лично проверял, в какой мере врачи исполняют свой долг. При каждом передвижении своей армии, особенно при отступлении от Сен-Жан-д'Акр, он величайшее внимание уделял лазаретам. Разумными мерами, принятыми им для того, чтобы вывезти больных и раненых, а также хорошим уходом, которым они пользовались, он снискал похвалу англичан».
«Во время отступления от Сен-Жан-д'Акр Ассалини, подавший главнокомандующему рапорт, из которого явствовало, что перевозочных средств для больных не хватает, получил приказ выехать на дорогу, захватить там всех обозных лошадей и даже отобрать лошадей у офицеров. Эта суровая мера была проведена полностью, и ни один из больных, на исцеление которых, по мнению врачей, оставалась хоть какая-нибудь надежда, не был брошен» (Стендаль).
Лорд Эбрингтон спросил Наполеона об отравлении безнадежно больных солдат опиумом.
Тот ответил: «В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболело чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженетта, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело – лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что, в сущности, все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: «Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца».
А вот что он добавил на Святой Елене: «… у меня было сто человек, безнадежно больных чумой: ежели бы я их оставил, то их всех перерезали бы турки, и я спросил у врача Деженетта, нельзя ли дать им опиум для облегчения страданий: он возразил, что его долг только лечить: и раненые были оставлены. Как я и предполагал, через несколько часов все они были перерезаны».
Спрашивайте, спрашивайте, пока Наполеон добрый!
Лорд Эбрингтон задал и третий вопрос: правда ли, что Бонапарт собирался принять мусульманство?
«Вы не можете себе представить, – ответил Наполеон, – сколь многого я добился в Египте тем, что сделал вид, будто перешел в их веру».