8 января у петербургского градоначальника генерал-адъютанта И. А. Фуллона состоялось совещание о совместных действиях армии, гвардии и полиции с князем С. И. Васильчиковым – командиром гвардейского корпуса, назначенного царем «главноначальствующим по подавлению беспорядков». Присутствовали и другие высокие чины, ответственные за положение в городе. На самом деле главным был не князь С. И. Васильчиков, а главнокомандующий войсками и Петербургского военного округа великий князь Владимир Александрович. 

Но его роль во всех этих делах по политическим соображениям не афишировалась.
На следующий день в Петербурге началась Первая русская революция. Во многом совершенно непредсказуемая, своеобычная и неожиданная в своих проявлениях история России преподнесла миру еще один парадокс: революция началась не в результате усилий оппозиционных или враждебных царизму социальных элементов и партий, а благодаря деятельности благонамеренных и законопослушных подданных, объединенных в лояльную промонархическую организацию «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга», возглавляемую не эсерами и не большевиками, а священником Гапоном.
К 10 часам утра у Нарвского отдела гапоновского общества собралось около 20 тысяч человек. В рясе, с обнаженной головой, с крестом в руке к ним вышел отец Георгий. Напутственное слово произнес инженер-путиловец, эсер П. М. Рутенбург. 

Около 11 часов рабочие, празднично одетые, с наряженными по-праздничному женами и с детьми медленно и спокойно двинулись к центру города, неся флаги, хоругви и портреты царя и царицы. Рабочие пели церковные гимны, и, увидев все это, первые полицейские пикеты, сняв шапки, примкнули к манифестантам, а два полицейских офицера пошли впереди колонны.
Немного не доходя до Нарвских ворот, идущие увидели солдатские цепи и впереди них ряды кавалеристов с саблями наголо. Толпа, не останавливаясь, шла вперед, как вдруг, без всякого предупреждения, конники ринулись вперед и стали топтать и рубить людей. И тут же затрещали винтовочные залпы пехоты. Одними из первых пали полицейские офицеры, а вскоре, раненный в плечо и в руку, почти обезумевший Гапон, бежал вместе с Рутенбургом, крича: «Нет у нас больше царя!». Рутенбург увел Гапона к одному из своих друзей и спрятал его там.
Манифестанты, кроме Нарвского отделения, собрались еще в трех других – на Петербургской стороне, Васильевском острове и Шлиссельбургском тракте. И все они тоже были расстреляны и порублены, как и манифестанты, шедшие к Нарвским воротам. Максим Горький, бывший очевидцем событий, происходивших у Троицкого моста, в очерке «9 января» писал по горячим следам: «И вдруг в воздухе что-то нервно и сухо просыпалось, дрогнуло, ударило в толпу десятками невидимых бичей. На секунду все голоса как бы замерли...
– Холостыми... – не то сказал, не то спросил бесцветный голос.
Но тут и там раздавались стоны, у ног толпы легло несколько тел. Женщина, громко охая, схватилась рукой за грудь и быстрыми шагами пошла на штыки.
И снова треск ружейного залпа, еще более громкий, более неровный. Люди падали по двое, по трое, приседали на землю, хватаясь за животы, бежали куда-то прихрамывая, и всюду на снегу обильно вспыхнули яркие красные пятна. Они расползались, дымились, притягивая к себе глаза... Толпа подалась назад, на миг остановилась, оцепенела, и вдруг раздался дикий, потрясающий душу вой сотен голосов. Он родился и потек по воздуху непрерывной, напряженно дрожащей пестрой тучей криков острой боли, ужаса, протеста, тоскливого недоумения и призывов на помощь. Наклонив головы, люди группами бросились вперед, подбирать мертвых и раненых. Раненые тоже кричали, грозили кулаками, все лица вдруг стали иными, и во всех глазах сверкало что-то почти безумное. Паники не было. Был ужас, жгучий, как промерзшее железо; он леденил сердца, стискивал тело и заставлял смотреть широко открытыми глазами на кровь, поглощавшую снег, на окровавленные лица, руки, одежды, на трупы... Топтались на одном месте, точно опутанные чем-то, чего не могли разорвать; одни молча и озабоченно носили раненых, подбирали трупы, другие, точно во сне, молча смотрели на их работу, ошеломленно, в странном бездействии».
Всего в тот день было убито и ранено более 4000 человек. К вечеру в разных местах города стали возникать баррикады, но войска и полиция быстро сносили их, расстреливая и арестовывая сопротивлявшихся.
Через три дня в Петербурге наступило затишье, но это было затишье перед бурей. А она уже началась, всколыхнув Великий, но отнюдь не Тихий океан, в который за один-два дня превратилась Россия.