Все ждали этого дня, но особенно старая столица Москва. Это событие чрезвычайное, жданное и желанное. Устроители коронаций всегда стремились удивить, покорить народ! Пётр I, когда короновал свою Катеринушку, устроил пир на весь мир. На кремлёвской площади поставили два рундука, на которых уложены были жареные быки колоссальных размеров, начинённые внутри разного рода птицею. Тут же, рядом с уложенными быками, били два искусственных фонтана, извергавшие один — белое, другой — красное вино…
* * *
…Близится час коронации! Курьерские тройки мчатся по Тверской. Народ толпится на заснеженных улицах — глазеют, ждут царского поезда.
Поют-веселятся в Москве на особинку: такую похвальбу устраивают, такие выкрутасы придумывают, что любо-дорого послушать:
На деревьях — пироги,
На кустах-то пряники!
А у вас — не как у нас:
У нас курицы поют,
Петухам воли не дают!
У вас — петухи поют, спать не дают,
А у нас: ел — не поперхнулся,
Лёг — свернулся, а встал — встряхнулся…
Солнце позолотило купола, заблистали сугробы, снега московские, а солнце так и играет в небе, не менее восьми лучей посылая на землю…
Площадь возле Девичьего поля полна народу. Ждут!
Уже позади Пречистенка, подъезжают к Новодевичьему монастырю… На поляне разбиты палатки, шатры. Лошади стоят, запряжённые и в простые сани, и в сани богатые, убранные медвежьими да плюшевыми покрытиями.
Юный царь-государь полон благих чувств. Он сделает своих подданных счастливыми. Он освободит свою бабушку Евдокию Лопухину и даст ей всё, что она пожелает. Он разрушит Преображенскую избу, где сидел его отец, царевич Алексей. Сердце его ширится от добрых мыслей и дел…
Первая жена Петра I, мать царевича Алексея, Евдокия Лопухина — что за женщина?
Много о ней написано, наговорено, много напраслины возведено. Или не всё то напраслины?
Историк Костомаров писал:
«Пётр женился на Евдокии Фёдоровне Лопухиной тогда ещё, когда ему было шестнадцать лет. Он женился так, как женилось тогда множество людей: собственно, не он женился, а его женили. Его женила мать. Несмотря на обычность такого рода женитьбы в русской жизни, брак Петра был не похож на браки предшествовавших царей, его предков, потому что последние, благодаря слагавшимся обстоятельствам своей жизни, выбирали себе жён по собственной воле. Едва ли Пётр выбрал бы ту, которую ему дали, если бы его не женили, а он сам женился. Впрочем, первые года его супружества, насколько нам известно, прошли спокойно; плодами супружеской связи Петра с Евдокиею были двое сыновей; из них меньшой, Александр, умер скоро после своего рождения; старший, Алексей, родившийся 18 февраля 1690 года, пережил своего брата себе на горе».
«Царица Евдокия Фёдоровна была простая русская любящая женщина. В её письмах, где она выражает свою грусть в разлуке со своим «лапушкой», слышится простодушное искреннее чувство.
Историки пытались объяснить, что Евдокия не могла удовлетворить духовных потребностей Петра по своей узкости, закоренелости в предрассудках, приверженности к старине, богомольству, праздности и т. п., что гениальная натура великого преобразователя требовала чего-то иного, высшего, более развитого, нуждалась в такой женщине, которая бы могла его понимать, на что неспособна была дочь Лопухина… Нам кажется, ларчик проще открывается. Пётр поступил так же, как поступал обыкновенно русский удалой добрый молодец, когда, по выражению песни, зазнобит ему сердце красна девица или «злодеюшка чужа жена» и станет ему «своя жена полынь горькая трава».
Не чувствовавши влечения к Евдокии при выборе её в жёны, Пётр, может быть, и сжился бы с ней, если бы не приглянулась ему в Немецкой слободе Анна Монс. Пётр не умел сдерживать своих страстей и, как самодержавный царь, не считал нужным себе отказывать в чём-либо.
В Евдокии Лопухиной больно отзывалась эта перемена. В письмах она жаловалась царю, что не видит его; жаловалась и своему отцу, своим родным, а те изъявляли неудовольствие царём. Это длилось около четырёх лет.
Но, будучи за границей, из Амстердама и из Лондона Пётр поручал Льву Нарышкину и Стрешневу уговорить царицу добровольно уйти в монастырь. А возвратившись из-за границы, призвал царицу и сказал ей: «Как смела ты ослушаться, когда я приказывал неоднократно письмами отойти в монастырь, и кто тебя научил противиться?» Через три недели после того Евдокию повезли в карете в Суздаль и заключили в Покровском девичьем монастыре…
После царствования Ивана Грозного в семейной жизни московских царей не происходило ничего подобного. Цари Фёдор, Борис, Шуйский жили согласно со своими жёнами. Вступила на престол новая династия, дом Романовых; первые цари из этого дома, один за другим, отличались безупречной семейной нравственностью. Царская семья в глазах народа показывала образец богобоязненной жизни.
Явился на престоле Пётр — и началась ломка, перестройка государственной, общественной, домашней жизни. Царь — бомбардир, каменщик, плотник, кузнец, лекарь, законодатель, учитель — всему сам даёт почин… Невольно на память приходит Иван IV Грозный…»
Было о чём подумать юному Петру II перед коронацией и во время её. Действительно ли Евдокия Лопухина в Суздали завела полюбовника Глебова? Бабушка, похоже, с характером, она перечила царю, писала ему укоризненные письма: мол, «от печали по нём она истинно умирает»… Где правда? Как искупить грехи близких? Бабушку, пребывающую теперь в Новодевичьем монастыре, он освободит из заточения, взглянет в её глаза, — может, там он что-нибудь увидит и поймёт? Пётр II въезжал в Новодевичий монастырь, оглядывал толпу на площади…
Кто это? Никак Наталья Шереметева, которую, кажется, полюбил Иван Долгорукий, сказывала она, что в Новодевичьем сидела царевна Софья, ранее — Ирина Годунова, а ещё Елена Шереметева, супруга сына Грозного… Нет, Пётр II не станет столь жестоко обращаться с подданными и никого из женщин не посадит в заключение!..
Так размышлял император, входя в ворота монастыря, в Смоленский собор. Рядом был Иван Долгорукий, вельможи, генералы, сановники, священники…
Помолившись в Смоленском соборе, царь вышел, а навстречу ему идёт бабушка Евдокия Лопухина. Объятия, поцелуи… слёзы… Лицо у неё бледное, одутловатое, а царь-отрок — на загляденье великодушен, добр, ядрёный цвет на щеках, глаза светлые, радостные.
Наталья Шереметева «углядчива»: заметила, как настороженно глядит «бабушка» на принцессу Елизавету — ведь это дочь её соперницы, мерзкой иноземки… В лице милого царя замечает она не только радость, но и глубоко запрятанную печаль. Бедный! Каково держать скипетр и державу в этаком юном возрасте!.. Оба они сироты, ни отца, ни матери, по судьбе — как брат и сестра.
Иное дело — Иван Долгорукий, сидит, как заноза, в её сердце, чернобровый красавец… Ах, не заметил бы, что она глаз с него не спускает! И Наталья спряталась за чью-то спину.
Самые главные часы во всей коронации — служба в Успенском соборе, проповедь священников, моление о благополучии царствования Петра II. Подданным, сановникам и самому царю внушались мысли о неземном происхождении его власти, о богоданном праве его повелевать своими подданными.
Яков Брюс тоже получил приглашение на коронацию, а скептицизм его всегдашний подсказывал: титул свой получил царь рано, ещё не сформировался характер, а уже вседержавный царь!
В душе государь помышлял, должно быть, о том, чтобы скостить недоимки у народа, дать ослабу Малороссии, а ещё… Ещё надобно непременно уничтожить Преображенский приказ, где дед содержал его отца, быть может, пытал…
Князья Долгорукие держатся грудно — клан! И зорко следят за Иваном — дурашлив он, горяч, однако императора истинно полюбил и служит ему славно… На лице отца, князя Алексея Григорьевича, деловитость, забота. Поручил он одному художнику нарисовать Ивана рядом с царём, а ещё запечатлеть свою Катерину. Для чего? Видно, торопится великие свои планы совершить…
Отслужили службу в Смоленском соборе, в Успенском — впереди Троице-Сергиева лавра и старинная вотчина Романовых — Коломенское.
Возвращаясь домой, в Кусково, еле живая Наталья Шереметева шептала: «Господи! Сделай так, чтобы многие твои силы наполняли государя, чтобы сердце его не очерствело с годами. Добрым деяниям его пусть не будет предела, а умным советникам — извода».
* * *
…Коронация не прибавляет ума, не убавляет. Разве что величит человека и делает взгляд его более важным, высокомерным.
Это прекрасно знал Андрей Иванович Остерман и не собирался прерывать занятия с 13-летним императором даже в Коломенском. Он давно составил план занятий, своей рукой написал, что следует делать. Главными предметами были древняя и новая история, география, математика и геометрия. «Читать историю и вкратце главнейшие случаи прежних времён, перемены, приращение и умаление разных государств, причины тому, а особливо добродетели правителей древних с воспоследовавшею потом пользою и славою представлять. И таким образом можно во время полугода пройти Ассирийскую, Персидскую, Греческую и Римскую монархии до самых новых времён… Географию отчасти по глобусу, отчасти по ландкартам показывать, и к тому употреблять краткое описание Гибнерово… Математические операции, арифметика, геометрия и прочие математические части и искусств из механики, оптики и проч.».
Историки дружно и несправедливо пишут, что Пётр II не любил учиться, а любил лишь охоту. В эти годы человека тянет к движению, веселью, охоте. Тем не менее его учил Остерман, а два раза в неделю он появлялся в Верховном тайном совете при Меншикове, выслушивал старческие, ворчливые и скучные речи. Видел, что светлейший, не бывая в совете, подписывал бумаги дома, чем многих настраивал против себя. Пётр II шутки ради тоже научил князя Ивана Долгорукого подписывать бумаги «под его руку». (Это-то и послужит причиной будущих трагедий Долгоруких.)
Он был порывист, как и его дед. В одном донесении Лефорт писал: «Сегодня пополудни захотелось царю верхом поохотиться за волком, посаженным в саду. Волк не умел отмечать любимой собаки Петра, схватил её за уши и так потряс, что царь хотел спрыгнуть с лошади и спасти свою собаку, но его удержали…»
Порывы у царя были добрые, его волновали, к примеру, пожары, которые случались чуть не каждую ночь, — и одним из первых его указов стала борьба с пожарами. Не нравились грабежи в тёмных переулках, грязь по весне и осени, склизкие глубокие колеи. Угнетали донесения с мест огромной России — сколько жестокостей, убийств, даже в дворянских имениях!..
Подписывать смертную казнь виновным Пётр II не любил, оттого иногда Иван подписывал «под его руку». Как-то высокоумная Наталья Шереметева сказала: «Ваня, а ты сделай так: когда указ о смертной казни надобен, ты укуси царя за ухо! Он рассердится, а ты шуткой скажи: видишь, даже уху больно от моего укуса, а каково будет тому несчастному? Может, дать ослабу наказанию?»
Между тем обыватели Москвы безмерно радовались пребыванию царя в Москве, освобождению Евдокии Лопухиной. Говорили, будто называет она себя вдовствующей государыней, а сторонники её кланялись государю и плакали: «Государь-батюшка наш, пожалей Евдокию, отца своего! Разве не погубил её твой дед-антихрист?!.. Слава Богу, ты в Москве пребываешь на общую радость. А в том Петербурге тебе нечего и делать-то!»
Мысли смутные не оставляли Петра II. Преображенскую избу он уничтожил, но что сделал дед, чем провинились отец, бабушка? В Библии сказано, как Авраам принёс в жертву сына своего Исаака, но Бог его спас… А дед, пожертвовавший сыном ради Отечества? И должен ли он, Пётр, продолжить линию Петра I? Или вернуться к отцу и бабушке?
Он будет жить — пока! — в Москве, будет наезжать и в Петербург. Так советует Остерман и так же Долгорукие… Кто из них станет его регентом, как Меншиков, будет управлять его волей?.. И пойдёт ли молва, что Пётр вернул старую столицу?
Между тем армия и флот находились в кризисе: Военная коллегия после ссылки Меншикова осталась без президента, в армии не хватало амуниции, многие способные молодые офицеры были уволены.
Иностранные посланники так сообщали о состоянии дел в России: «Всё в России в страшном расстройстве, царь не занимается делами и не думает заниматься; денег никому не платят, и Бог знает, до чего дойдут финансы; каждый ворует, сколько может. Все члены Верховного совета нездоровы и не собираются; другие учреждения также остановили свои дела; жалоб бездна; каждый делает то, что ему придёт на ум».
Саксонский посланник сравнивал Россию с кораблём, который носится по воле ветров, а капитан и экипаж спят: «Непостижимо, как такой обширный механизм может действовать без всякой помощи и усилий со стороны. Всякий стремился только свалить с себя тяжесть, никто не хочет принять на себя ни малейшей ответственности, все жмутся в сторонке… Огромная машина пущена наудачу; никто не думает о будущем; экипаж ждёт, кажется, первого урагана, чтобы поделить между собой добычу после кораблекрушения».
Расслабившись после скачек на охоте, царь-отрок не мог не думать о своей роли, но что он может в 13 лет? Да при таких деспотичных наставниках, как Алексей Григорьевич Долгорукий, и при таком хитреце, как Остерман?
Император терял голову от дум и сомневался… Сом-не-вал-ся…