Но тогда как же объяснить, что до самого 1917 года в составе русской армии воевали запорожцы? Причем самые настоящие, неопереточные – 1-й Запорожский Императрицы Екатерины Великой полк Кубанского казачьего войска. И воевали хорошо! Блестяще, прямо скажем, воевали! За взятие Карса им пожаловали серебряные георгиевские трубы. За отличие в Турецкую войну 1877—78 гг. – георгиевский штандарт. За покорение Западного Кавказа – специальные памятные знаки на папахи. Екатерина II числилась в полку «вечным шефом». 

Интересно, как все это согласуется с версией о чуть ли не животной ненависти матушки-царицы к чубатым степным рыцарям, которых она якобы только то и делала, что «розпинала»? Кстати, ясно вижу эту картину, столь любезную нашим историкам-квазипатриотам: на кухне Зимнего дворца скучает императрица. 

За окошком гаснет унылый петербургский денек. – Скука, Александр Васильевич, – жалуется Екатерина фельдмаршалу Суворову. – Так точно, Ваше Величество! – рапортует молодец фельдмаршал. – А не распять, ли нам запорожца? – вдруг оживляется Екатерина. – Не занапастить ли шельмеца? – Обязательно занапастить! – веселеет герой Измаила, – А лучше сразу двух, чтобы им в одиночку не скучать! Естественно, все это фантасмагория. 

А на самом деле было так. Уже через год после роспуска Запорожской Сечи Григорий Потемкин, только что назначенный Новороссийским генерал-губернатором, почувствовал, что без казачков как-то скучновато. По осенней степи гулял ветер, играя сухой травой, как чуприной на мертвой казацкой голове, а в воздухе неумолимо пахло новой войной с турками, хотя предыдущая закончилась всего два года назад. Как пьянел тогда вернувшийся из победоносной армии молодой генерал от должности вице-президента Военной коллегии! 

И как, играя вельможу, опрометчиво осек своего давнего знакомца, запорожского депутата Антона Головатого: «Не можно вам оставаться. Вы крепко расшалились и ни в коем виде не можете уже приносить пользы!» Валы Сечи срыли. Запорожцы разбрелись по плавням тягать карасей. Но уже 31 октября 1776 года Потемкин вынужден был подать царице доклад о том, что южная граница империи стоит нараспашку, как ворота трактира, а для защиты ее нужно срочно формировать гусарские полки из тех казаков, что еще остались рыбачить на старых местах. 

Но только те не хотели идти в гусары! Они любили свободу – им не нравились тесные гусарские штаны! И тогда Потемкин вспомнил о Головатом. К счастью, тот был жив, хотя после погрома Сечи едва не застрелился. Вместе с еще одним депутатом – Сидором Белым – уволенные в отставку и лишившиеся смысла жизни, они встали на проезжей дороге и порешили, прочтя молитву, пальнуть друг в друга при слове «аминь». 

Вскоре весельчак Головатый уже рассказывал эту историю в виде анекдота: «При слове «избави нас от лукавого» я остановился, опустил пистолеты, обратясь к Белому, спросил: – А знаешь що, батьку? – Що? – Вот мы постреляемся? – Атож! – И нас тут найдут мертвых? – Эге! – И скажут: «Вот два дурня, запорожцы, напились мертвецки и пострелялись, сами не зная, чего». – Так що робыты? – Цур ему стреляться! Поедем дальше! – Справди, цур ему! 

Попросив у Бога прощения, старшины приложились к дорожной баклажке и со словами: «Что будет, то и будет!» пустились в путь. А уже 6 апреля 1784 года Потемкин добыл разрешение императрицы обновить Войско Запорожское «на манер Донского», а Сидора Белого отправил на Дунай к тем казакам, что перешли на турецкую сторону. Но задунайцы не захотели возвращаться, требуя восстановления всех вольностей и клейнодов. Наконец сечевой строй был обновлен. Белого избрали кошевым атаманом. Головатого – судьей. А 27 февраля 1788 года Суворов прислал «Верного Запорожского войска Атаману кошевому Белому» пожалованные царицей клейноды – знамя с синим крестом, бунчук и булаву. В том же году вспыхнула война с турками, в которой запорожцы воевали так, как, может быть, никогда раньше. Именно они ночным штурмом овладели Хаджибеем на месте, где нынешняя Одесса. Лихой атакой захватили остров Березань. А под Измаилом, высадившись со стороны Дуная, ворвались в крепость в самом неожиданном месте. 

Тогда же войско получило новое название – Черноморское. А Потемкину достался диковинные титул «Великого гетмана казацких войск Екатеринославских и Черноморских». Он и умер в степи на руках у черноморцев из своего конвоя. Смерть эта страшно опечалила казаков – неожиданно они лишились того, кто из врага превратился в их надежнейшего «лоббиста». Головатому пришлось снова собираться в Петербург – хлопотать о переселении войска на Кубань, где можно было жить в предельной воле. Щедро сыпя добытыми на войне червонцами и обновляя полезные знакомства, депутаты нашли самый короткий путь в царский дворец – петербургские гостинные кишели земляками, оккупировавшими все самые вкусные бюрократические места. 

С одинаковой легкостью носивший европейский камзол и казацкий кунтуш Головатый вырядился на прием к императрице истинным запорожцем и даже захватил с собой бандуру. А в самый ответственный момент растрогал своим пением Екатерину чуть ли не до слез: Встань, батьку, великий гетьмане; Милостивый великий пане, Встань, Грицьку, промов за нас слово, Проси цариці – все буде готово. Лаконичный камер-фурьерский журнал, фиксировавший все придворные события, не уточняет, захотелось ли Екатерине, чтобы князь Потемкин восстал из праха и тут же повалил ее на постель, как это случалось в прошлые времена, но «основной инстинкт» императрицы был приятно потревожен воспоминаниями. 

Всплакнув о безвременно почившем Гришеньке, Екатерина II подмахнула соответствующий указ. Бумага, выданная на руки Головатому, торжественно гласила: «Войско козачье Черноморское, собранное покойным генерал-фельдмаршалом князем Потемкиным-Таврическим из верных Козаков бывшей Сечи Запорожской, в течение последней нашей с Портой Оттаманской войны многими мужественными на суше и водах подвигами оказало опыты ревностного к службе нашей усердия и отличной храбрости. 

В воздаяние таковых сего войска заслуг Всемилостивейше пожаловали мы оному в вечное владение состоящий в области Таврической остров Фанагорию с землею между рекою Кубани и Азовского моря». За новым войском закреплялись старинные привилегии самоуправления. Губернатору Таврии паручалось освободить всех оказавшихся в крепостном состоянии запорожцев и разрешить им присоединиться к черноморцам Головатого. Для переселения выделялось 30 тысяч рублей, провиант и «всевозможные вспоможения». 

Так было положено начало Кубанскому казачеству, существующему до сих пор. Головатый же, радуясь окончанию семнадцатилетней одиссеи, сложил песню, начинавшуюся словами: «Годі нам журитися, пора й перестати!» О том, что раздумал стреляться, он никогда не жалел.