Один лишь этот факт должен предостеречь нас от сравнения поздней Римской империи с новейшими тоталитарными государствами. 

Тем не менее число государственных чиновников резко возросло со времен ранней империи не только потому, что реформы Диоклетиана расширили сферу государственного контроля над экономической и социальной жизнью, но и в силу стремления римской бюрократии (подобно любой другой бюрократии) усилить свое влияние и потому в изобилии плодившей новые должности, даже если на самом деле в них не было нужды.

При всем том в империи не хватало чиновников, чтобы обеспечить всем гражданам справедливое управление (особенно в области сбора налогов), а их число вряд ли было ощутимым бременем для экономики. Тем не менее даже эти расходы сильно напрягали бюджет правительства, которое не могло достойно содержать госаппарат. Компенсируя скудость официальных доходов, чиновники вымогали деньги у тех, кто нуждался в их услугах, особенно в судах.

 Эти вымогательства вызывали, конечно, сильное негодование. Но несравненно больше простой народ страдал от имперской налоговой системы.

 Власти всегда стремятся получить налог с основных источников дохода в государстве; в Римской империи такими источниками были земля и те, кто ее обрабатывал. Однако власти не всегда облагают налогом именно тех, кто способен легко вынести его бремя. Имперские чиновники устанавливали общие размеры налогов с каждой области, но их конкретное распределение оставляли на усмотрение местных властей. 

Даже там, где между имперскими и местными властями не было сговора (а чаще он был), налоговое бремя почти целиком взваливалось на крестьян, богатые находили многочисленные законные лазейки для неуплаты. 

Императоры, разумеется, хорошо представляли себе действительное положение вещей и время от времени освобождали от налогов города и провинции, пострадавшие от войны или других бедствий. Но эти льготы далеко не всегда имели тот эффект, на который были рассчитаны. Марсельский священник Сальвиан писал в середине V в.: «Что толку в послаблениях, которые были дарованы некоторым городам? 

Они только укрепили неуязвимость богатых и еще больше обременили бедных».18Начиная со второй половины IV в. ставка налогообложения быстро росла. Немногочисленные объективные данные, которыми мы располагаем, позволяют предположить, что в Египте со среднего участка она доходила до трети всего урожая, а в Италии могла превышать и две трети. 

Литературные источники также подтверждают разрушительное и гнетущее воздействие налогов на сельское население. Иоанн Хрисостом выразительно описывал бедственное положение humiliores, простого народа. Сальвиан заслужил известность гневными тирадами, обличающими сборщиков налогов и землевладельцев в Галлии: ограбленные сборщиками люди, говорил он, не уходят к варварам только потому, что боятся потерять «последние жалкие остатки своего имущества»; поэтому они «полностью отдают себя в руки богатых, во всем подчиняясь их власти и их суду… они вверяют патронам почти все свое имущество, только чтобы заслужить их покровительство, и дети остаются без наследства, дабы отцы могли жить в безопасности». 

Сальвиан был моралистом с развитым социальным сознанием. Разумеется, он нередко сгущал краски, но нарисованная им картина достаточно правдива. Большие поместья, особенно в Италии, кое-где еще обслуживались рабами. Рабов не использовали в бригадах, как это было на плантациях Вест-Индии и Америки в XVIII в.; их расселяли на небольших участках земли, которые давали им возможность поддерживать собственное существование и могли переходить по наследству. Рабов использовали также в качестве приказчиков и надсмотрщиков.

 Подавляющее большинство рабов в поздней Римской империи занимались домашней работой: каждый свободный гражданин (даже с минимальными социальными претензиями) стремился завести хотя бы одного или двух рабов, подобно тому, как средний класс домовладельцев викторианской эпохи считал необходимым держать по крайней мере одну служанку. Богатые люди владели сотнями рабов. Если крупное поместье не обрабатывалось рабами, его, как правило, сдавали в аренду мелким арендаторам, которые выполняли работу, платили арендную плату и, разумеется, налоги. Процесс, описываемый Сальвианом, заключался в следующем: свободные крестьяне передавали право собственности на свои небольшие участки богатому патрону, но продолжали их обрабатывать в счет арендной платы и других услуг. В результате эти крестьяне и их дети во многом утрачивали реальную свободу, хотя формально и не считались рабами. 

Со своей стороны патрон гарантировал им защиту от могущественных и хищных соседей и, сверх того, от злоупотреблений налоговых сборщиков. Таким образом, крупные землевладельцы фактически подчинили себе население обширных районов и сконцентрировали в своих руках власть над местными рынками.

 Они заводили своих гончаров, кузнецов, ткачей, хлебопеков и других мастеров, чтобы – как наивно писал знаток сельского хозяйства Палладий – освободить крестьян от обременительных посещений города.

 Крупные поместья превращались в самодостаточные хозяйственные организмы, а их владельцы осуществляли важную посредническую миссию между государством и значительной частью его подданных. В подобной организации, как правильно отмечали, просматривается один из прототипов будущего феодального устройства; однако ей еще не были свойственны военные функции и специфически феодальные отношения личной верности. Отношения верности в Римской империи были довольно сложными, и нам мало что о них известно.

 Однако заслуживает внимания то обстоятельство, что в V в. обширные области Галлии и Испании охватили крестьянские восстания против римских и готских землевладельцев, поскольку крестьяне, которые, по словам Сальвиана, «лишившись преимуществ римской свободы, терпят грабежи, притеснения и убийства со стороны жестоких и несправедливых судей», несомненно, утратили все чувства верности – и к империи, и к своим непосредственным господам. 

Простые люди Римской империи, конечно, ценили pax romanа,тот «мир», который империя бралась установить (и крайне редко могла сохранить).

 Однако в целом они, по-видимому, почти не испытывали чувства верности к имперским учреждениям и не выражали готовности сражаться за империю – тем более что их господа тоже не призывали к этому.