Главная » 2015 » Январь » 13 » Другая, счастливая помолвка
08:27 Другая, счастливая помолвка |
Это была помолвка князя Ивана Долгорукого и графини Наташи Шереметевой. И не в Лефортове, а на Воздвиженке.
…Дни стояли ясные, морозные, было Рождество. Солнце играло, как на Масленицу, земля укутана сверкающими снегами, пышными, как взбитые сливки. Шереметевский дом на Воздвиженке залит огнями — горели тысячи свечей. Мало того, и сам переулок освещён смоляными бочками, факелами. Подъезжают экипажи, сани, сотни карет, в переулке близ Кремля тесно…
В дальней комнате девушки наряжают невесту. По старинному обычаю, полагалось ей рвать волосы, плакать, но Наталья весела, и не потому, что Пётр I наложил запрет на сей обычай, а потому, что в радость ей это событие.
Уже встречают в зале гостей. Невеста в белом платье с голубыми отсветами, с жемчугом на шее, в маленьком парике с висячими жемчужинами надо лбом. Жених — в мундире серебряного шитья, в парике, выписанном из Парижа; он бледен, она — как маков цвет…
В кресле с резными орлами на спинке восседает Марья Ивановна, рядом с ней сундучок, в который она складывает подарки. Чего там только нет! Кольца и жемчуга, серьги и бисерные вещицы, футляры для духов, часы, табакерки и даже готовальня — европейское новшество!
Дядя Владимир Петрович по нездоровью своему не присутствует, и за старшего от Шереметевых — Пётр Борисович. Никто не сравнится с ним в любезности и обходительности. «Истинный граф, истинный сын своего отца!» — говорят о нём. Рядом второй брат — Сергей, который старается брать пример со старшего, но это ему плохо удаётся, ибо не может он скрыть грусть от расставания с любимой сестрицей.
В залу вошёл император — ладный, стройный, в мундире золотого шитья, рядом с невестой княжной Долгорукой. Она одаривает всех небрежными кивками, холодными улыбками извилистых губ, не может скрыть удовольствия от общего внимания. Государь же словно на что-то досадует…
Цесаревна Елизавета в сверкающем вечерним небом платье — воплощение доброжелательства, весёлости, русской красоты. Сродница её Анна Леопольдовна, напротив, держится чрезмерно просто, одета небрежно…
Долгорукие, как всегда, вместе. Алексей Григорьевич горделиво оглядывается, более внимания обращая на царскую невесту, свою дочь, чем на новобрачных. Впрочем, он доволен и Иваном — Шереметева умна, хороша собой, с характером, а Ивану, как коню, нужны железные шенкеля и плёточка.
Марья Ивановна еле держится на ногах, однако переходит из комнаты в комнату, не спуская умилённых глаз с жениха и невесты, всё примечает, во всём находит особые знаки, худые или добрые приметы. Архиерей широко перекрестил молодых — это славно. Жених подарил кольцо с жемчугами и гранатами — напрасно, жемчуг к слезам, ещё хуже — что уронил кольцо, и какое кольцо! Подарок фельдмаршала. Мол, пусть жениху подарит, когда вырастет, камень смарагд называется, он счастье приносит…
До глубокой ночи продолжается торжественная церемония на Воздвиженке. В полночь отъезжающие кареты, экипажи, сани, коляски запрудили переулок — ни пройти, ни проехать. В чёрном воздухе вспыхивают фейерверки, горят смоляные бочки, рассыпаются красные брызги — светло как днём! А с неба льётся слабый свет звёзд, сияние Млечного Пути, столь же таинственное и неведомое, как будущее жениха и невесты…
* * *
Князь Иван сдержан, молчалив, бокалы с вином лишь пригубливал, беседы вёл умные, толковые, даже пробовал играть на скрипке. С невестой держался на расстоянии. В мыслях-то, в сердце своём в объятиях её стискивал, ласкал, а в жизни только пальчиков холодных касался…
Свадьбу решили играть 18 января. И не только потому, что за день до того Наталье исполнялось шестнадцать лет, но оттого, что на тот же день назначена государева свадьба, а двойные свадьбы, известно, к счастью.
Три праздничных дня пролетели быстро, и Долгорукий вновь вернулся в Лефортовский дворец. А Наталье пришло время навещать своих сродников. В первую очередь дядю Владимира Петровича, который по нездоровью своему отсутствовал в день помолвки. Отправилась она туда с младшим братом Сергеем.
Дядя был уже на своих ногах, сердечная боль отпустила — и бурно выражал радость. На столе лежала простая еда: холодная говядина, капуста, квас, любимое дядино желе из клюквы. Он потребовал подробного отчета, как прошёл сговор, и Наташа охотно о том поведала (а потом описала в своих «Своеручных записках»):
— Ах, дядя, вправду сказать: редко кому случалось видеть такое знатное собрание! Вся императорская фамилия была на нашем сговоре, все чужестранные министры, все знатные господа, весь генералитет. Столько было гостей, сколько дом наш мог вместить… Ни одной комнаты не было пустой… А подарков сколько!.. Петруша поднёс Ивану Алексеевичу серебра пудов шесть — старинные великие кубки, фляги золочёные!.. Когда мы выходили — простой народ запрудил улицу, и крики стояли, и славили меня: «Слава Богу! Господина нашего дочь идёт за великого человека! Восславит род свой и возведёт братьев на степень отцову!»
— Вот и славно… — раздумчиво заметил Владимир Петрович. Он подвёл племянницу к шкафу. — Вот. — Взял в руки большую гербовую бумагу с начертанными на ней рисунками, знаками — родословное древо Шереметевых. — Дай Бог тебе внести в сие древо достойных потомков! И помни всегда девиз: «Бог сохраняет всё».
Дядя стар и болен, однако ничуть не утратил энергии и жизнелюбия. К тому же стал изрядно говорлив. Подобно всем петровским дворянам, которые вели суровую походную жизнь, а на старости лет забирались в свои вотчины или московские дома и отлёживались там, любил рассказывать молодым о деяниях предков. Он и сегодня пустился в воспоминания:
— Рохлей али пентюхов в нашем роду не было! Чести искали на полях сражений, и забота их не о себе была, а об России… Борис Петрович, батюшка ваш, будучи окружён турками, помню, приподнялся на лошади и крикнул солдатам: «Аль прорвёмся мы чрез поганых турков, аль не быть нам всем живы!» С умом и строгостью управлял предок ваш войском, однако не хуже того был и в мирной, домашней жизни. Смолоду себя к узде приучал, натягивал вожжи характера своего! Не чета мне, я-то кипуч, горяч… Вы, молодёжь, учитесь с младых ногтей уму-разуму…
А ты, Натальюшка, когда в чужой семье будешь, крепко себя держи. Долгорукие-то вон какое великое семейство, ежели не по-ихнему — загрызут. Ты им с первого дня достоинство своё покажи. Свёкор твой мёдом не мазан, иглы так и топорщатся… однако Иван добрый молодец и собой пригожий… Ежели не ссорно жить, так всё ладно будет…
Сергей, мечтавший о военной службе, попросил:
— А расскажите, дядя, про Василия Борисовича.
— Про Василия Шеремета? О, храбрее его в нашем роду вроде и не было! С охотой вспоминаю его… Да-а… Что самое замечательное в походной жизни его? Как он три дня у Белой Церкви неприятеля теснил! У него тридцать пять тысяч войска, у них семьдесят тысяч — поляки тогда с татарами соединились, у Шеремета половина русских, половина черкесов да калмыков, — как они за русского царя воевали, как кричали и взвизгивали — удержу не было! Шереметев во главе и всеми любим!.. И победил бы он всенепременно, кабы не изменники да не предатели. Тьфу, поганцы сатанинские!
— Как почитаешь, как послушаешь, — с наивностью заметил Сергей, — так диву даёшься: история вся — только войны да походы…
— А ещё, — подхватил дядя, — доносы да вероломства… Простой человек, правда, и без вероломства проживёт, а кто близко к трону — тот только того и жди… Уж какой верный слуга Ивану Грозному был наш Иван Васильевич Большой! Казань, Ливонию, Крым воевал, и поди ж ты, тоже стал неугоден… Нашёлся человек лядащий (дурной. — Ред.), написал на него донос — и всё, гневу царскому края не было… Скрылся тот в Белозёрском монастыре, но Грозный и там его настиг, в цепи велел заковать, железа пудов десять навесить на шею да ещё и письма писал поносные. Не приведи Господи!.. Немилость царская, донос да топор вострый — только того и жди!
Наталья подумала о молодом государе: что-то с ним станется?
Владимир Петрович помолчал, однако долго унывать он не умел и не без озорства добавил:
— Да и пусть! Лишь бы сердце своё не отягчить виною перед Отечеством да перед Богом! А цари да слуги на том свете поклонятся нам… Мы, Шереметевы, просты, упорны, позитур разных не ведаем, однако нрав имеем мирный, несклочливый. Ежели кто к царю с глупостями лезет, урезоним. Ежели государь велит на войну идти — готовы… А дела у нас, как молодая брага, играют.
В камине догорало. Вылетали искры, слышались шорохи падающих обгорелых поленьев. Дядя ворошил их.
Владимир Петрович протянул руку племяннику, тот помог ему встать. Поднялся так, что заскрипели диванные пружины, и подвёл гостей к наугольному столу, на котором лежало что-то, завёрнутое в холстину, развернул.
— Хочу передать вам… отцу вашему принадлежавшее… — Приподнял подсвечник, и предстала картина в чёрной раме с тёмным, еле различимым изображением. — Читайте, что тут надписано: «Кортын… Страстотерпец Георгий…» А вот ещё одна. — Он скинул покров со второй картины. — «Кортын… Филист, персона крыласта…» Картины сии старого малевания… Пусть хранятся у вас! — И вручил каждому по «кортыне»…
Под конец беседы с дядей Наташа уже сгорала от нетерпения — как-то там Иван Алексеевич? Как государь-император? Что творится в доме Долгоруких?
Вспомнили, как Брюс сказывал мифологическую историю про Лаокоона, как хотел тот предупредить Трою о спрятанных в деревянном коне воинах, но змеи подползли к нему и умертвили… А ну как Долгорукие (не Иван, конечно!) принесут горести государю?..
Счастливый тот день помолвки Наташи омрачился такими думами. Вспомнила ещё и гадание Брюсово: про цветок, из которого пчела нектар выпивает, а цветок вянет… |
|
Категория: Тайна смерти Петра II |
Просмотров: 1289 |
Добавил: historays
| Рейтинг: 0.0/0 |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] |
Главная