Тем временем в Константинополь прибывали все новые рыцарские отряды, казалось, им не будет конца. После утомительного, полного невзгод пути, столица Византии просто ослепляла крестоносцев своим великолепием.
«О, какой знатный и красивый город, — описывал свои впечатления священник Фульхерий из французского города Шартра. — Сколько в нем монастырей, дворцов, построенных с удивительным мастерством! Сколько также удивительных для взора вещей на площадях и улицах. Было бы слишком утомительно перечислять, каково здесь изобилие богатств всякого рода, золота, серебра, разнообразных тканей и священных реликвий».
Но такое великолепие могло вызвать и жгучую зависть самых необузданных рыцарей; прекрасно понимая это, император стремился как можно скорее переправлять всех, кто появлялся в его столице, вслед за Готфридом Бульонским и Боэмундом Тарентским, на азиатские берега, захваченные неверными.
Учтивыми речами, щедрыми подарками, Алексей Комнин пытался склонить к вассальной присяге Византии и всех других военачальников крестоносного войска. По свидетельству того же Фульхерия из Шартра, император выдал им «вволю из своих сокровищ — и шелковых одеяний, и коней, и денег, в которых они весьма нуждались для совершения такого похода». Однако далеко не все были готовы принести клятву вассальной верности с такой же легкостью, как Боэмунд из Тарента.
По-разному отнеслись к предложению Алексея Комнина предводители больших и малых отрядов. Самые дальновидные понимали, что союз с Византией, пусть и ценой вассальной присяги, окажется очень полезным: византийцы предоставят флот, обеспечат войско продовольствием, дадут опытных, знающих все дороги и тропы проводников, а преодолеть предстоит горы, пустыни...
Другим же казалось, что стоит признать императора своим сеньором, и будут упущены плоды всех побед, которые предстоит одержать на Востоке. То, кто станет управлять отвоеванными землями, решать будут не не сами крестоносцы, а император Алексей.
Наотрез отказался принести присягу граф Раймунд Тулузский. Его примеру последовали и некоторые другие — например, рыцарь Танкред, племянник Боэмунда Тарентского, позже проявивший такие чудеса храбрости во время битв с мусульманами, что великий итальянский поэт XVI века Торквато Тассо сделал его одним из героев своей поэмы «Освобожденный Иерусалим».
Но все же в конце концов почти все из знатных рыцарей преклонили перед византийским императором колено и, положив ладонь на Святое писание, поклялись, что признают его своим верховным сеньором на тех землях, что предстояло отвоевать на Востоке. Правда, в глубине души ни сам сеньор, ни его новые вассалы не доверяли друг другу. Император «наперед видел, насколько латиняне ненадежны, не верны слову... устремляются от одной крайности в другую и из корыстолюбия готовы продать своих жен и детей».
Написал такие слова один из византийских авторов, было его мнение, конечно же, предвзятым, но все-таки полностью необоснованным его тоже не назовешь...
Как бы то ни было, все новые и новые отряды крестоносцев высаживались на берегу Малой Азии, где их поджидали переправившиеся раньше.
К лету 1097 года все крестоносное войско оказалось во вражеской стране. Совсем недалеко от побережья была Никея — столица государства сельджуков. Мощные городские стены прикрывали дорогу, ведущую в глубь страны. Чтобы идти на Иерусалим, сначала надо было взять Никею.
Рыцарская война за освобождение Святого Гроба началась.